Евангелие страданий - Серен Кьеркегор

больше всех? Но ты не мог сделать так, чтобы он до конца тебя понял; он скорее печалился оттого, что ты печалился, нежели печалился о том, о чем печалился ты. Напротив, если ты приходил в печали и в душевной тяготе к своему Небесному Отцу, он был Единственным, Кто имел уши, чтобы слышать говоримое втайне[121], и Отцовство, чтобы это верно понять. – Или ты приходил к своему земному отцу согбенным, терзаемым заботами, и находил его слабым, колеблющимся, не имеющим для тебя утешения, и твоя боль лишь усиливалась от его ответной печали; но когда ты приходил раздавленный и уничтоженный к своему Небесному Отцу, ты находил Его сильным, и тем сильнее, чем слабее ты был, готовым помочь тебе, и тем более готовым помочь, чем больше в этом была нужда… Мой слушатель! Сравнение здесь отнюдь не является точным. Но вот теперь ты можешь понять, что не по образу отца, который есть у тебя, как и у всякого человека, Бог именуется Небесным Отцом, но, напротив, как говорит апостол, от Него именуется всякое отцовство на небесах и на земле; так что даже если тебе дан самый любящий из отцов, то и он, при своем самом лучшем расположении, есть лишь отчим, лишь тень, лишь отсвет, подобие, образ, темная речь, напоминающая о том Отцовстве, от Которого получает имя всякое отцовство на небесах и на земле. О, мой слушатель! Разумеешь ли ты это блаженство? Напомнила ли тебе моя речь о том, чем ты владеешь, лучше и глубже, и полнее, и блаженнее, чем я могу это описать; и не внесла ли она расстройства во что-либо из того, чем ты обладаешь? Ведь что может быть блаженнее этой мысли, что никакая удача, никакая одаренность, никакая забота, никакая обида, никакое искушение, ни настоящее, ни будущее[122] не могут искоренить человека, но могут послужить тому, чтобы укрепить и утвердить его.

* * *

Первое – лучшее, говорят люди, и сердце хранит это: первого человека, который приветствовал тебя, когда ты появился на свет; первое небо, свод которого простирался над местом, где ты родился; первый язык, называемый материнским; первую землю, называемую отчизной; первое учение, что расширило твою душу; первых сверстников, понявших тебя; первые мысли, которые тебя вдохновили, первую любовь, которая сделала тебя счастливым, – и блажен человек, который может сказать: Бог, Сущий на небесах, был моей первой любовью; блажен человек, чья жизнь была благословенным утверждением в этой любви, блажен человек, который даже если и ошибался в жизни, и порой держался внешнего, а не внутреннего, и даже если его душа многообразно была обманута в мире, все же обновлялся во внутреннем человеке[123], обращаясь к Богу своему и будучи утверждаем во внутреннем человеке.

Четыре назидательные беседы

Моему покойному отцу Михаэлу Педерсену Кьеркегору, некогда торговавшему трикотажем в нашем городе, посвящаются эти беседы

Предисловие

Хотя эта небольшая книга (названная «беседами», а не «проповедями», поскольку ее автор не имеет власти проповедовать, «назидательными беседами», а не беседами для назидания, поскольку говорящий вовсе не претендует быть учителем) и не осталась в неведении о двух, вышедших прежде нее, она ничуть не надеется на то, что эти две проложили ей путь; не ждет, что она к ним просто присоединится; и не обещает этого тому, кто выпускает ее и в то же мгновение вновь оказывается отстоящим далече от себя самого. Она отличается от прежних лишь тем, что выходит немного позже. Тот, кого не случилось найти со второго и с третьего раза, быть может, найдется с четвертого, а тот, кто был тогда уже найден, найдется и в этот, четвертый, раз: тот Единственный, кого она ищет и кого я с радостью и благодарностью называю моим читателем; тот добрый человек, кто принимает книгу, даруя ей хорошее место; тот, кто сам, принимая ее, становится для книги тем, чем стала сокровищница для лепты вдовицы: тем, кто освящает дарованное, придает ему смысл и преумножает его.

С. К.

Господь дал, Господь взял – благословенно имя Господне

И тогда встал Иов, и разодрал ризу свою, и обрил главу свою, и повергся на землю, и преклонился, и сказал: «Наг вышел я из родимых недр и наг возвращусь назад. Господь дал, Господь взял – благословенно имя Господне!» – Иов 1:20–21.

Учителем для людей мы называем не только того, кто открыл некую истину благодаря удаче или же постиг ее, неустанно трудясь, и найденное оставил после себя в наследство как учение, которое следующие поколения стараются понять и тем самым усвоить; но и того – быть может, даже в более строгом смысле, – кто не оставил после себя никакого учения, но оставил в наследство человеческому роду лишь самого себя как образ, свою жизнь как указание пути для всякого человека, свое имя как утешение многим, свой подвиг как ободрение избранным. Таким учителем для людей, указующим путь, был Иов; он важен не тем, что он сказал, но тем, как он поступил. Он, конечно, оставил после себя высказывание, которое в силу краткости и красоты стало пословицей, сохраняемой из рода в род так, что никто не дерзнул что-либо к нему прибавить или что-либо от него отнять; но само это высказывание не может служить руководством, и Иов значим не тем, что он это сказал, но тем, что соблюл это на деле. Слово его само, конечно, прекрасно и достойно рассмотрения, но если бы его сказал кто-нибудь другой, или если бы Иов был другим, или если бы он сказал его при других обстоятельствах, это слово стало бы другим, означающим нечто – если бы оно вообще тогда что-то значило – как высказывание, но не имеющим значения, связанного с тем, что сказать это было для Иова поступком, что само это высказывание было поступком. Если бы Иов положил всю свою жизнь на то, чтобы утвердить это слово, если бы он видел в нем сумму и итог того, чему человек должен дать жизни научить себя, если бы он просто постиг его сам в себе, но никогда бы не испытал его, никогда не сказал бы это слово так, чтобы сказать его было поступком, то Иов был бы кем-то другим и значил бы что-то другое. Тогда имя Иова забыли бы, или было бы все равно, знают ли его, – ведь главным было бы содержание слова, мысль,