Закусочная «Феникс» - Илья Куприянов

– Вы, наверное, очень одинокий человек, раз говорите это, – я даже не знал, сочувствовать мне его ограниченности или злиться на твердолобость, – те, у кого есть семья, умеют разделять общую боль.

– Ведь знаете, нет, – он вскинул брови и посмотрел на меня сверху вниз, не выпячивая своё превосходство над сидящим мной, а словно пытаясь поравняться глазами, – я не могу сказать, что одинок. У меня есть много хороших товарищей, приятелей, есть родня. Но вот только они не понимают меня. Я не могу начать говорить о смерти или о чём-то подобном, потому что они не поймут меня, начав применять мои слова к своему опыту и пытаться найти решение. Решения нет. А ведь всё, чего я хочу: это быть понятым, и жаль, что вероятнее придётся умереть, дав смерти понять себя, чем донести что-либо до других.

Всё это я уже слышал: Сергей, Лёха… Они странным образом повторяли разными словами одни и те же непонятные, далёкие от повседневности идеи, словно призывая плюнуть на эту самую повседневность и… А что дальше – они не говорили. Сейчас я уже отошёл от состояния отчаяния и тоски, но в тот момент меня злило то, что все эти мыслители и не подозревают, насколько одиноким после их визитов становился я – словно из меня вместе с этой повседневностью уходили радость и тепло, которые мне давали любимая работа и любимые клиенты, вроде любовников или Дмитрия.

Я готов был расплакаться, готов был побить его, лишь бы он замолчал, но применения силы не потребовалось – пришелец сам понял, что нужно умолкнуть и отвернулся, продолжив созерцать триумфальное шествие дождя по городу, а я в это время успокоил нервы – не стоило, в самом деле, пить столько виски.

– Вашей семье повезло с Вами, – сказал он наконец, – моей вот со мной не особо. Я давно ушёл из дома и правда не знаю, что значит – делить боль. Я уверен, что всё это – обман, но Ваша уверенность если не убеждает меня в обратном, то по крайней мере успокаивает.

– Успокаивает? – логика его слов снова ускользнула от меня.

– Именно, – он кивнул, – может, однажды на земле будут жить люди, у которых общая радость и боль тоже общая. Но пока…

– Я уверен, что на земле много таких, как я, – сказал я, скрестив ноги и уставившись на него снизу вверх, поднимая свой взгляд на один с его взглядом уровень.

– Думаете, они правда существуют? – фраза прозвучала вопросительно, однако тон молодого человека выражал безразличие: так бывает, когда вы заранее уверены в своей правоте и задаёте очевидный на ваш взгляд вопрос, чтобы поддразнить оппонента.

Однако и я не был готов сдавать позиции:

– А как же! Конечно существуют – на земле ведь много людей: и хороших, и плохих. Нет единого состояния – есть многообразие.

– Люди – думаете, они правда существуют? – он добавил всего одно слово, однако смысл вопроса предстал мне совершенно иным и ответил я иначе:

– Разумеется. Что за глупости? Мыслю, следовательно, существую!

– Я не согласен с этим, – молодой человек сказал это настолько тихо, что пару слогов из его фразы поглотил стук его сердца, бившегося всё быстрее.

«Ты ни с чем не согласен!» – подумал я, но всё же дослушал его до конца.

– Мы, люди, не можем выйти за рамки нашего сознания, следовательно, наше существование может быть лишь следствием наших же заблуждений, обманом самих себя. Подлинное же доказательство – то, что мы создаём, то, что доказывает другим то, что мы жили. Дети, творения, разрушения – то, что мы подтверждает наше существование лучше, чем мысли. Поэтому в Вас я уверен, – он провёл рукой по стеклу, окончательно стерев оставленную ранее надпись, – у Вас есть эта закусочная.

Мне было всё равно – принимать лестные комплименты от бесноватого юноши было по меньшей мере глупо, поэтому я равнодушно спросил, поддерживая беседу:

– А в себе Вы уверены?

– Нет, – он скривил губы, – я ничего не создал.

– Попробуйте.

– Не могу.

– Почему нет? – у нас в деревне такие мысли считались либо блажью, либо признаком лени. Ответ «не могу» карался ремнём – поэтому мы с братьями и сёстрами и выросли теми, кто может.

– Просто не могу.

– Что сломало Вас так, что Вы даже не пробуете?!

– Я не сломлен, – возмутился мой гость, – сломленный человек никогда не станет вставать по утрам, надевать костюм, – тут он распахнул свой плащ, и я увидел костюм, который действительно был надет на молодого человека, – и куда-то идти, сломленный человек не станет придумывать очередную ложь, которая будет вести его, словно маяк, к берегу, которого на самом деле нет. Сломленный человек не ест, не спит и не дышит. Когда ты сломаешься, ты наденешь себе на голову пакет и пустишь туда гелий. Когда ты сломаешься, ты уже не сможешь делать то, чем занимался раньше. Сломаться – значит однажды взять свои деньги, пойти на угол, дождаться автобуса и не возвращаться никогда; что же, кто-нибудь так сделал? Нет, каждый продолжает исправно работать, как и положено винтику в механизме, но вот только в отличие от винтика, они плачут о жизни, которая была до их поломки. А весь секрет в том, что они не сломались, даже не треснули. Просто им жалко себя, жалко свои мечты, которые не сбылись так, как бы им хотелось – и проще списать всё на аварию, поломку, чем признать себя винтиком, который, по-хорошему, и не должен мечтать.

Снова он перепрыгнул на другую тему… Вздохнув, я сходил за ещё одним стаканом воды. Взглянув на экран компьютера и увидев время, я присвистнул:

– 4:18! Прошу прощения, но я вынужден попросить Вас..

– Я понимаю, – кивнул гость и отошёл в сторону, позволив мне открыть дверь, – тем более, дождь кончился.

И действительно, гроза прошла, облака разошлись и обнажили светлеющее небо. На улице было свежо, город наконец-то дышал полной грудью, наслаждаясь свободой от людей и жары. Напоминанием о грозе были лишь огромные моря луж, которые не спешили стекать в сливы.

Ночной гость повернулся ко мне и извиняющимся тоном пробормотал:

– Я бы пожелал спокойной ночи, но…

– Уже утро, да, – усмехнувшись, я махнул рукой, желая поскорее отправиться спать.

Молодой человек мотнул головой:

– Нет, дело не в этом. Я желаю людям кошмаров во снах: из хорошего, доброго сна не хочется уходить, возвращаясь в серую реальность. Из кошмара же хочется сбежать, после кошмара есть смысл жить и