Святая Эвита - Томас Элой Мартинес

Каково было последнее желание Покойной?

Она высказала его своей матери. Последним желанием Покойной было то, чтобы ни один человек не прикоснулся к ее беззащитному обнаженному телу, чтобы ни один человек не говорил о ее теле, чтобы никто в мире не увидел ее обреченную на вечную худобу и невзрачность. Первым, кто нарушил ее волю, был диктатор, приказавший ее забальзамировать и бесстыдно выставлявший ее на обозрение толпы в течение двух недель. У меня нет причин отнестись к ней с почтением. Но мне было бы спокойней, если бы я мог послать к чертям это ее последнее желание.

Когда Полковник поднял голову, города вокруг уже не было. За окнами была сплошная полутьма, смутная мгла, пелена лунного свечения. Надо было действовать, куда-то бежать. Что предпринять? Еще предстояло найти место, где бы спрятать подлинный труп, набрать группу помощников, назначить час транспортировки. Потом надо еще решить судьбу копий, замести все следы, принять душ, поспать. Он откинулся на спинку кресла и прислушался к отдаленному жужжанью пчел.

(Из выступления 1 мая 1952 г.)

Вскоре после полуночи он приехал к себе домой. Жена расчесывала волосы щеткой. Всякий раз, когда она зачесывала их наверх, ему мерещилось некое сходство с Покойной: такие же круглые глаза кофейного цвета под наведенными карандашом бровями, такие же белые, слегка торчащие зубы. Обычно, когда Полковник встречался с женой, она ему говорила: «Я тебя не знаю. Пятнадцать лет мы женаты, а я с каждым днем все меньше тебя знаю». В этот раз было по-другому.

— Нам надо поговорить, — сказала она. — Хорошо, что ты пришел.

— Потом, — ответил он.

— Это важно, — сказала она настойчиво. Полковник заперся в ванной, потом, растянувшись на софе в своем кабинете, задремал. На стенах висели карандашные эскизы — в свободное время он занимался рисованием, — виды городов сверху, вереницы готических башен.

Жена робко постучалась в дверь и заглянула в кабинет. Полковник скорчил недовольную мину.

— Каждую минуту звонят по телефону, — сказала она. — Когда подхожу, вешают трубку.

— Какой-нибудь маньяк, — с досадой заметил Полковник. — Потом расскажешь. Мне надо отдохнуть.

— И никогда не звонит один и тот же, — сказала жена. — Иногда кто-то еще остается на линии, дышит в трубку. А иногда говорит: «Скажите вашему мужу, чтобы он не играл с огнем. Пусть оставит сеньору там, где она лежит». Сегодня утром они начали с угроз. Не могу тебе повторить. Называют мое имя, а потом поток непристойностей. «Кто такая эта сеньора?» — спросила я. Но они повесили трубку.

— А голоса какие? — спросил Полковник. — Голоса рабочих перонистов или военных?

— Почем я знаю? Неужто ты думаешь, я могу их различить?

— Будь внимательна. В следующий раз постарайся хорошенько их запомнить.

— Недавно, часов в десять, позвонили в звонок на первом этаже. Сказали, что принесли письмо от тебя. «Оставьте под дверью», — попросила я. «Не можем, — ответили они. — Полковник приказал отдать вам в собственные руки». Они требовали, чтобы я спустилась. Я отказалась. После этих телефонных звонков я ужасно боюсь. «Это важное дело, — сказали мне. — Очень важное». Я подумала, а вдруг с тобой что-то случилось. Накинула халат и выглянула на улицу. Перед входом стояла машина, зеленый «студебекер». На меня нацелили пистолет, а когда я закричала, они уехали. Ничего мне не сделали, только показали, что могут меня убить, когда им заблагорассудится.

— Ты вела себя как дура, — сказал Полковник. — Зачем ты вышла?

— Я вышла, чтобы они не поднялись в дом. Вышла просто от страха. Что это за сеньора? В какие дела ты замешан?

Полковник с минуту помолчал. Ему всегда было трудно понять женщин. Он разговаривал с ними через силу. Кружева, тряпки, бигуди, косы, органди, маникюр — ничто из того, что их интересовало, не имело к нему никакого отношения. Женщины казались ему какими-то выходцами из другого мира, свалившимися на землю, как стихийное бедствие, как лихорадка или дурной запах тела.

— Ни в чем я не замешан, — сказал он. — Зачем я буду тебе рассказывать, когда ты все равно не поймешь?

И тут опять зазвонил телефон.

Источники, на которых основан этот роман, не вполне надежны, но лишь в том смысле, в каком не вполне надежна сама действительность и наша речь: ведь в них проникают ошибки памяти и сомнительные факты. Одна из самых знаменитых фраз Эвиты показывает, как она понимала жизнь. Она ее произнесла 24 августа 1951 года: «Я молода, у меня изумительный муж, пользующийся уважением, восхищением и любовью своего народа. Лучшее положение трудно себе представить». По крайней мере одно из этих утверждений неоспоримо: что она молода. Ей было тридцать два года. Во всем прочем убеждена была только Эви-та. Ее мужу в эту пору угрожали два одновременно возникших заговора, а ей самой в то утро врачи сообщили, что у нее злокачественная анемия и что ей следует отказаться от общественной деятельности. Худшее положение трудно себе представить. До кончины ей оставалось одиннадцать месяцев.

Для историков и биографов источники — это всегда головная боль. Сами по себе они недостоверны. Если какой-либо сомнительный источник желает выставить себя образцом правдивости, его надо подтвердить другим источником, а тот, в свою очередь, третьим. Цепь эта зачастую бывает бесконечной, а иногда бесполезной, так как сумма источников также может быть ложью. Возьмем, например, запись о бракосочетании Перона и Эвиты, в которой нотариус города Хунина подтверждает верность данных. Факт брака правдив, но почти все, что написано в свидетельстве, ложь от начала до конца. В самый торжественный и исторически значительный момент их жизни врачующиеся (так официально их именовали) решили с олимпийским высокомерием обмануть историю. Перон солгал насчет места церемонии и своего гражданского состояния; Эвита солгала насчет своего возраста, места жительства, города, где родилась. Это все было очевидной ложью, однако прошло двадцать лет, прежде чем ее изобличили. И все же в 1974 году биограф Энрике Павон Перейра в своем произведении «Перон, судьбоносный человек» объявил эти сведения правдивыми. Другие историки довольствуются тем, что переписывают брачное свидетельство, не оспаривая его данных. К примеру, ни одному из них не пришло в голову спросить себя, почему Перон и Эвита солгали. Им это вовсе не было нужно. Неужели Эвита прибавила себе три года, чтобы ее жених не был вдвое старше ее? И неужели Перон выдал себя за холостяка потому, что стыдился быть вдовцом? Неужели Эвита выдумала, будто родилась в Хунине, потому что в Лос-Тольдосе ее знали как внебрачную дочь? Просто эти мелкие детали уже их не тревожили. Они солгали, потому что перестали отличать ложь от правды и потому что оба они, прирожденные актеры, начинали сами себя представлять в других ролях. Они лгали, потому что решили, что отныне действительность будет такой, как они пожелают. Они поступали так, как поступают романисты. Из их жизни исчезло сомнение.