Святая Эвита - Томас Элой Мартинес

Полковника удивило, что голос у доньи Хуаны не вязался с ее осанкой. Голос у нее был визгливый и вырывался толчками, словно с трудом преодолевая преграду искусственных зубов, а манера держаться была, напротив, величавая.

— Вы Моори Кёниг, не так ли? Принесли паспорта? — спросила она, не приглашая его сесть. — Я и мои дочери, мы хотим уехать как можно скорей. Мы задыхаемся в этой западне.

— Нет, не принес, — ответил Полковник. — Паспорт получить не так просто.

Мать тяжело опустилась на пластиковый диванчик.

— Вы хотите поговорить со мной об Эвите, — сказала она. — Ладно, говорите. Что с ней будете делать?

— Я недавно виделся с анатомом. Правительство дало ему день или два, чтобы он закончил эти ванны и смазыванья. Потом мы похороним вашу дочь по-христиански, со всеми медалями, как вы просили.

Мать сжала губы.

— Куда вы ее повезете? — спросила она. Полковник этого не знал, он принялся импровизировать:

— Рассматриваются несколько мест. Возможно, под алтарем какой-нибудь церкви или на кладбище Монте-Гранде. Вначале мы не будем ставить ни надгробного камня, ни плиты — ничего такого, что говорило бы о ней. Надо соблюдать большую осторожность, пока не наступит успокоение умов.

— Отдайте ее мне, Полковник. Это будет лучше всего. Как только я получу паспорта, я ее увезу. Нечего Эвите лежать в могиле без имени, словно у нее не осталось родных.

— Это невозможно, — сказал Полковник. — Невозможно.

— Назовите дату. Когда я смогу уехать?

— Хоть сегодня. Или завтра. Это зависит от вас. Мне требуется только ваша доверенность на погребение. И бумаги. Да. Бумаги.

Мать с недоумением посмотрела на него:

— Какие бумаги?

— Те, что принес Ренци сегодня утром. Вы должны отдать их мне.

Опять он услышал поскребыванье по стеклу, и ему почудилось, что вверху мелькнуло лицо одной из сестер, в волосах у нее были бигуди, глаза широко открыты, как у Бетти Буп.

— Ну, это уже верх подлости, — сказала мать. — Какая-то клоака. Что ж это за страна? Мне не дают паспортов, следят, кто входит и выходит из моего дома. Не дают мне жить. Говорят, Перон тиран, но вы еще хуже, Полковник. Вы еще хуже.

— Ваш зять, сеньора, был насквозь коррумпированная личность. А в нынешнем правительстве только порядочные люди, люди чести.

— Все они такое же дерьмо, — пробормотала мать. — Чести полно, да одно говно. Уж извините меня.

— Бумаги Ренци, — настаивал Полковник. — Вы должны отдать их мне.

— Они не мои. Они ничьи. Ренци сказал, что это бумаги Эвиты, но я даже не успела их просмотреть. Отдать вам? И не подумаю. Считайте, что их нет.

— Я их возьму любым способом, — сказал Полковник. — Это они, так ведь?

Он попытался взять папки, лежавшие на груде чемоданов, но мать его опередила. Она схватила обе папки и вызывающе уселась на них.

— Уходите, Полковник. Вы меня выводите из себя. Полковник беспомощно вздохнул, словно разговаривая с ребенком.

— Предлагаю сделку, — сказал он. — Вы даете мне папки, подписываете постоянную доверенность, и завтра после полудня я присылаю вам паспорта. Даю вам слово.

— Все мне врут, — возразила мать. — Я уже подписала одну доверенность доктору Ара. А теперь вы просите у меня постоянную доверенность. Все врут.

— Я армейский офицер, сеньора. Я не могу вам соврать.

— Вы мужчина. Этого для меня достаточно, чтобы вам не верить. — Она разгладила юбку и с минуту сидела, отрицательно качая головой. Потом спросила: — Что я должна подписать?

Полковник достал из портфеля напечатанный на машинке документ с гербом посольства Эквадора и показал ей. Там значилось:

Я, Хуана Ибаргурен де Дуарте, даю свое согласие на то, чтобы тело моей дочери Эвиты было перевезено Верховным Правительством Нации с того места, где оно теперь находится, в другое, обеспечивающее его вечную сохранность. Это мое волеизъявление является моим свободным решением.

Внизу двое свидетелей подтверждали, что мать поставила свою подпись в их присутствии 15 октября 1955 года. Как теперь известно, все было ложью: дата, герб, свидетели.

— Завтра я пришлю вам паспорта, — повторил Полковник, подавая ей ручку. — Завтра непременно.

Мать подвинулась и отдала ему папки. Раньше или позже их все равно отнимут. Полковник или любой другой — они отнимут все, что захотят.

— Для вас же будет лучше исполнить ваше обещание, — сказала она с расстановкой. — Я не одинока, Полковник. Не беззащитна.

— Не надо мне угрожать. Я исполню обещание.

— Теперь уходите, — сказала мать, поднимаясь. — Берегите мою дочь. Не сделайте оплошности, не похороните копию.

Поскребыванье по стеклу стало упорным и монотонным. Вытянувшись длинной кишкой, пчелиный рой сооружал на стекле свои соты.

— Будьте спокойны. Идентичность тела установлена.

— А копии? Вам уже отдали все три копии?

— Не преувеличивайте, — небрежно сказал Полковник. — Есть только одна копия.

— Нет, есть три. Я их видела. Больше всего меня поразила та, что читала письмо. Совсем как живая. Даже я подумала, что это Эвита.

Она расплакалась. Старалась сдержаться, но плач вырывался сам по себе — словно из других глаз, из другой груди, из всех пережитых ею прошлых лет.

— Прислушайтесь к пчелам, — сказал Полковник. — Они заполонили город. Удивительное дело. А радио молчит… По радио ни слова не говорят об этом бедствии.

Выйдя на желтоватый, беспощадный свет, Полковник на миг поддался безумным словам этой фурии. Три копии тела! Необходимо скорей захватить их. Он обдумывал то, что ему сказала мать. Все слова слились в одно ненавистное, смертельное слово или имя, жужжавшее в его мыслях, но никогда не звучавшее в устах. Он включил радиоприемник в машине. Антонио Тормо, народный оркестр Фелисиано Брунелли, партита Баха: все его раздражало. Сосчитал до двадцати — напрасно. Попробовал сделать дыхательные упражнения.

ЭВИТА — глагол, 3-е лицо единств, числа наст, времени от глагола evitar (от лат. «evitare», «vitare»). Избегать, делать так, чтобы не случилось нечто такое, что должно случиться.

Он будет избегать слова «эвита»… Будет избегать зловредных слов, ему созвучных: левитация (оккульт.) — искусство подниматься в воздух без видимой опоры; витальный — прилагательное, образованное от слова «вита», жизнь. Будет избегать всех слов, зараженных зловещим духом этой женщины. Будет ее называть Кобыла, Змея, Гадина, Фрина, Эстерсита, Милонгита, Баттерфляй — любым именем из тех, какие сейчас в ходу, какими ее называют в песенках, только не тем проклятым, тем запретным, тем, что насылало беды произносившим его. La morte ё vita, Эвита, но также — Evita ё morte. Берегись: мертвая Эвита ё morte[46].