Крылья империи - Владимир Коваленко

Говоря так, он отложил в сторону пистолет, но так, чтобы Вадковский не мог схватить его раньше. Однако настроение у штаб-ротмистра как-то разрядилось, и он стал вполне пригоден для серьезного разговора. А то — не до речей и посулов, когда тебе в глаза смотрит пустая точка китайской туши, которая так и норовит прыгнуть тебе в лоб.

— Я пришел к вам — именно к вам, потому, что не вижу у вас на руках потоков русской крови. Вам, наверное, забавно, что это говорит монстра в перьях? Да, я, положим, инородец, но я воюю престол для внука Петрова, а кого на русский престол втаскиваете вы? Ангальтскую принцессу? Но и это неважно. Я сейчас исполняю лишь функцию рта и языка моего императора. Так вот. У императора есть такая крепость — Кронштадт, знаете?

Вадковский знал.

— Но вы, верно, не знаете, что там уже и он сам, десантный корпус в двадцать тысяч и весь Балтийский флот. Но император ждет, дер тейфель, и чего же он ждет?

— Да, чего же он ждет? — спросил Вадковский.

— Он ждет услуги! Не скажу, что небольшой, но не слишком сложной, и ждет ее — от вас. Я полагаю, нет нужды говорить, что его благодарность в случае вашего согласия значительно превзойдет полное прощение всех ваших прегрешений.

Вадковский заинтересовался:

— И какая это услуга?

— Да так… Надобно организовать одну встречу.

— Какую встречу?

— Тише. Обыкновенную. Видите ли, император очень хочет видеть сына, — сказал Баглир и пояснил: — Видеть в Кронштадте.

Вадковский развел руками.

— Один я сделать ничего не смогу. Но если бы его величество столь же благосклонно отнесся еще к нескольким хорошим людям, офицерам моего полка…

Баглир улыбнулся. Вадковского с непривычки передернуло. Баглир это заметил и повторил улыбку — еще полнозубее, во все тридцать острых и загнутых.

— Даю слово, Петр будет по отношению к ним щедр и великодушен. Разумеется, если это не братья Орловы или, скажем, Хитрово.

— Ротмистр Хитрово помер третьего дня, — сообщил Вадковский. — Все кричал: «Хватай Измайлова, руби его!» Так и отошел — в атаке. Кстати, а как там Михаил Львович поживает?

— Живой, почти здоровый — кашляет от кронштадтской сырости, — сочинил Баглир. — Уверяет, что лучший для него климат — здешний, петербуржский. Собирается поправить здоровье.

Оставив Вадковского размышлять и вербовать сообщников, Баглир сделал еще одно небольшое дело. Вымазан лицо сажей и слетал к главной резиденции Екатерины.

Старый Зимний никогда не блистал особым изяществом, даже когда сверкал позолотой на ярком солнце. Почему-то было заметно, что под сусальным золотом скрываются гнилые доски. Ночью же производил впечатление сарая с окнами. Пелымский «дворец» Миниха и то выглядел внушительнее.

Часовые здесь еще служили на совесть. То есть не спали, а прохаживались да перекликивались. Лепота! Почти как в армии у Румянцева. Но вверх не смотрели.

Вот тут Баглиру и пригодились когти на ногах. Дворец-то был деревянный. Поэтому он просто ходил по стене и заглядывал через узорчатые решетки в те окна, в которых свет не горел.

В этом окне свет был. Очень слабый. И пробивался он из-под одеяла, которое укрывало пустую постель, преизрядно сползая при этом на пол. Баглир вспомнил себя в детстве и, постаравшись придать перепачканной физиономии возможно более добродушный вид, тихонько постучал в окно. Сперва тихонько, потом и погромче.

Свет потух. Потом постель зашевелилась, из-под кровати вылез мальчишка лет… ну, младше десяти точно. Баглир снова постучал. Мальчик повернулся к окну.

— Не пугайся, — сказал Баглир, — не пугайся… Ты Павел? Цесаревич?

Мальчик кивнул. Даже в темноте было видно — ему очень хочется заорать и спрятаться под одеяло. Но и кошмар тоже хочется посмотреть.

— Тогда слушайте, ваше высочество. И не бойтесь меня — я русский офицер.

— А в перьях зачем вывалялся?

— А они у меня свои. Я князь Тембенчинский, про меня много слухов ходило…

— Мне Никита Иваныч про тебя рассказывал! — Павел был рад, что чудище превратилось в кого-то известного и не очень страшного. И тут на месте испуга проступил восторг: — Да вы же лейб-кирасир! Вы же за отца! Я слышал, я слышал! Кирасиры конногвардейцев разбили, воронежцев разбили, потом и самого гетмана Кириллу с целым войском и то — разгромили под Нарвой! Послушайте, господин офицер, заберите меня к отцу. Он добрый, он мне мундир прислал! А Никита Иваныч отобрал и велел в статском ходить. И меня совсем не выпускают из комнаты. И книг не дают.

— А что ты читал под кроватью?

— А со стола у Никиты Иваныча взял. Ну скучно же!

— И как называется?

— «Гамлет», господина Сумарокова сочинение…

— Готов спорить — Панин не зря ее перечитывал. Злободневно.

— Только батюшку моего не убили. А Гришку Орлова, Полония презренного, убили!

— И хорошо. Извините, ваше высочество, я тут долго висеть не могу. Заметят.

— А вы еще придете?

— И скоро. Завтра, что бы ни произошло, не пугайся. До свидания.

И Баглир одним движением взмыл на крышу, тяжело развернулся и направился к дому Кужелева.

Короткая летняя ночь уже заканчивала свой набег на город. Эскадра облаков, подкрашенных рассветом, тянулась на безнадежный бой с солнцем. Но дело было сделано. Ночная фаза операции завершилась, начиналась работа утренняя!

В Зимнем еще продолжалось вчера.

Граф Сен-Жермен добродушно наставлял гетмана Кирилла, объясняя новую политику. Разумовский внимал.

— Знаменем вашей партии должен стать цесаревич! Упирайте на нарушение его прав императором Петром, на намерение отказать законному наследнику в престолонаследии, на желание арестовать, постричь в монахи, убить, наконец. Причем все одновременно! Воззвания должны быть не столько логически убедительными, сколько пылкими. Толпа — это женщина, причем не слишком умная. А ваша гвардия — это именно толпа. По настроению и уровню организации. Так что — берегите Павла! Он наша последняя надежда на успех. Сентиментальность должна получить объект для жалости — но такой, который не возбудил бы презрения к нашей стороне. Екатерина должна демонстрировать достоинство и силу, но в настоящем невеселом положении нам, как стороне слабейшей, необходимо сочувствие народа! А ребенка и пожалеть не грех…

Мимо них, незамеченным, несмотря на вежливый поклон, проскользнул гвардии штаб-ротмистр Вадковский. Во дворце он был совершенно своим, привычно бегающим по мелким практическим делам соратником второго сорта. То, что этим утром он вел собственную игру, на лице у него написано не было. Зато на Вадковском был уставный прусский плащ, мало того что не по погоде, так еще и не по политике!

Так комендант, улыбаясь, ручкаясь и кланяясь знакомым, бочком, бочком пробрался к Панину. Тот ранней птахой не был, однако уже проснулся. А может, еще и не ложился. Пил кофий. Притворив дверь, Вадковский уставил ему шпагу в брюхо: