Счастье Зуттера - Адольф Мушг

— Да зачем тебе? — Чувствовалось, что Фрицу этот вопрос крайне неприятен, но он все же задумался. — Кажется, в феврале, где-то в двадцатых числах, во всяком случае, после сеанса так называемой терапии.

— Меня это не касается, — Зуттер отпил глоток белого вина. — Но чему же ты удивляешься?

— Как чему?

— Лео лишь продемонстрировала тебе твою двойную мораль.

— Вот как? Ну ладно. Но ты не представляешь, как она скомпрометировала меня. В глазах Моники.

— Представляю. Ты пошел на риск, скомпрометировал себя, а она не стала этого скрывать.

— Не стала скрывать? — сорвался на крик Фриц. — Она оскорбила мое человеческое достоинство! Вот что она сделала! Выложила все моей жене. Разве таким можно доверять?

Зуттер грустно улыбнулся.

— И ни намека на стыд, — скрипнул зубами Фриц.

— А ты ждал иного?

— Я не считаю такт мещанской добродетелью, — Фриц откинулся на спинку стула. Кажется, разговор о самом неприятном был уже позади. — Эмиль, она успокоится когда-нибудь, твоя кошка?

— Я рад, что она вообще выжила. Признаться, я уже и не рассчитывал, что она вернется. Вчера выхожу из такси, а она сидит под дверью, возле рододендрона. Сидит, точно с неба свалилась, и смотрит на меня отсутствующим взглядом. Слава богу, хоть не убегает, я хватаю ее и вношу в дом. Хочу покормить и не могу удержать, она опять рвется на улицу. Делает вид, что не знает меня. Инстинкт мне подсказывает: сейчас нельзя ее выпускать. Пусть посидит взаперти. Придется терпеть ее вопли, никуда не денешься. Она так ничего и не ела, даже не притронулась к своей любимой еде.

— Может, у нее болит что-нибудь?

— Может, и болит. Только она не говорит что. А вообще-то она в отличном состоянии. Откормленная, ухоженная, чистенькая — даже духами от нее попахивает. Должно быть, обреталась где-то на другой планете.

— А ты взял да и запер ее, — с тоскливой завистью сказал Фриц.

— Не хочу потом искать ее, я пока не гожусь для охоты за крупной дичью.

Зуттер не все сказал Фрицу. Ночь кошка провела совершенно спокойно. Просидела без движения в зимнем саду, у пирамидки из камней. Зуттер не спускал с нее глаз, когда, весь напрягшись, ждал ночного звонка. Пятнадцать минут двенадцатого, шестнадцать, семнадцать. Восемнадцать. Телефон так и не зазвонил.

— Я прочитал заметку в газете, — сказал Фриц. — Недалеко от трамвайной остановки кто-то стрелял в мужчину шестидесяти шести лет. Мне и в голову не могло прийти, что это был ты. Фамилию жертвы газета не назвала. Этот было как раз в день, когда ушла Моника.

Кошка замолчала. Зуттер и Фриц, потягивая вино, осматривали окрестности. Сад Зуттера хоть и был запущен, но еще сохранял следы другого мира, который когда-то был уготован ему в «Полимере». С террасы, как со сцены, открывался довольно скудный вид. В центре сдавленного бетонными стенами сада находился крохотный бассейн, в котором объединились, хотя и не очень выразительно, природа и искусство. Несколько стеблей ситника и листьев частухи смазывали каллиграфически задуманную форму китайского иероглифа, означающего Ничто. В углу вишня, вся в белом цвету. Через отверстие в стене виден кусочек сохранившегося ландшафта, весьма невзрачного, но благодаря обрамлению казавшегося каким-то особенным. Уже зазеленевшие буки в ближней рощице залиты солнечным светом и четко выделяются на фоне сочного луга, на котором символически теряются следы тропинки.

Зуттер и Фриц сидели на шатких стульях, перекочевавших сюда, как и стол, из какого-то ресторана в парке.

— Есть какие-то догадки относительно того, кто стрелял? — спросил Фриц.

— Я и так знаю кто, — ответил Зуттер. — Ты.

Фриц задал вопрос с отсутствующим видом, мыслями он был в Пирмазенсе, блуждал по тем полям, над которыми никогда не заходит тусклое солнце ревности. Когда до него дошел смысл ответа, он испугался.

— Я? Ты что, с ума сошел?

— Этот тест я провожу только с лучшими друзьями, — успокоил его Зуттер. — В нашем возрасте трудно поддерживать дружеские отношения. Вот и ждешь, когда в них появятся трещины. Полиция не обнаружила ни следов, ни мотивов, ни подозреваемых, ничего. Даже особого интереса не проявила.

— Должно быть, в тебя стреляли из мести. Хотели проучить.

— Не знаю, что и думать, — сказал Зуттер. — За этим может последовать еще что-нибудь.

— Брось. Не так страшен черт, как его малюют.

— Странное ощущение: чувствуешь, что за тобой наблюдают, но не знаешь кто, — признался Зуттер. — Я подумываю, не спровоцировать ли мне преступника. Тогда он, возможно, проявит себя. Если я не ошибаюсь, он тщеславен.

— А если ошибаешься? Ошибиться тебе никак нельзя.

— Ты слишком много от меня требуешь, — сказал Зуттер. — Преступник затаился в темноте, я стою на виду. Игра в одни ворота. Может, она выровняется, если и я напущу немного тумана.

20

«Зверек, зверюшка, дикий зверь, в наш дом вернулся дикий зверь», — напевал про себя Зуттер, открывая банку с рагу из баранины. Руфь предпочитала покупать для кошки еду в жестяных банках, но Зуттеру еще ни разу не удавалось открыть хотя бы одну из них с помощью электрической открывалки, не причинив себе какого-нибудь вреда. Поэтому последняя банка стояла на полке вот уже больше года.

Кошка прижалась к его ноге, сдвинув полу халата. Она поднялась на задние лапы, чтобы потереться головой о колено Зуттера. Потом провела хвостом по его щиколотке и изогнулась, приняв позу, которую Руфь называла «позой рассказчика».

— Да-да, — пробормотал Зуттер, — расскажи мне что-нибудь.

Где бы кошка ни гуляла, голод в конце концов оказывался сильнее страсти к бродяжничеству или тоски по неизвестной руке, ласкавшей ее: запах этой руки уже окончательно улетучился из шерсти. Но когда кошка прижималась к коже Зуттера, он чувствовал себя как бы помолодевшим. Накрошив в миску немного хлеба, он вилкой затолкал его под покрытые студенистой массой кусочки мяса. «Она так голодна, что и не заметит этого», — подумал он. «Давай посмотрим, кто кого, — напевал он. — Еще немного потерпи, тут нет моей вины». Под конец он из большой картонной коробки добавил в миску горсть витаминных хлопьев.

— Не торопись, пусть все чуть-чуть настоится, — сказал он. — Потерпи, боль уляжется, а корму надо настояться, так уж полагается. — Он сел на табуретку. — С чего бы это я так запыхался?

Кошка громко замяукала. Она могла бы и замурлыкать. Когда ее кормила Руфь, она издавала звуки, напоминавшие одновременно ворчание и сопение. После смерти Руфи она больше не мурлыкала, а когда он клал ее, заспанную, к себе на живот, только слегка хрипела, давая таким странным образом понять, что ей хорошо. Раньше, когда Руфь и Зуттер только начинали жить вместе, кошка могла даже прыгнуть ему на голову. Куснуть его ей не удавалось, кусала она его только за запястье, которое она трепала и царапала, совсем не втягивая коготки. Прошло время, и на голове Зуттера не осталось волос, с которыми кошка могла бы поиграть. Кому охота грызть гладкую кожу! И колени у него скрипели, как ржавые петли.