Алая карта - Буало-Нарсежак

И что же происходит после устранения Жонкьера? Она «нацеливается» на меня… Кто сделал первый шаг? О да, весьма осторожный — я ничего не заподозрил. Меня не провоцировали — приглашали, и очень тактично. Она оставляла себе свободу рук, чтобы в любой момент — если я вдруг проявлю некоторую холодность — дать понять, что я все не так понял. Я поддался, но мне кажется, что Люсиль намеренно разыграла любовную комедию. Зачем, с какой целью?..

Как бы там ни было, следом за Жонкьером настал черед Вильбера: проболтайся бедняга, и нашей идиллии пришел бы конец. Затем… затем между нами осталось единственное препятствие — ее муж. Теперь исчезло и оно. Получается, Люсиль с самого начала хотела меня «заарканить». И я снова задаю себе вопрос: зачем?

Мне в голову пришла мысль — возможно, не самая глупая. Предположим, что в прошлом Люсиль совершила нечто крайне неблаговидное… и случилось это в то время, когда она была замужем за Жонкьером, а Рувр ничего не знал… вернее, узнал уже после женитьбы. Рувр — высокопоставленный судья, ему не нужны скандальные разоблачения, но он не спускает глаз с жены. И вот эта жена, пленница своего прошлого, против собственной воли заточенная в «Гибискусе», случайно встречает здесь человека, который может навредить ей в моих глазах. Она действует без колебаний, потому что уже почувствовала во мне союзника и, возможно, с первого взгляда определила, насколько я уязвим… Считается, что женщины — большие интуитивистки. Итак, я — ее шанс. Используя меня, она сумеет не только избежать бесчестия, но и начать новую жизнь. Мой возраст значения не имеет, как и моя хромота. Если мои рассуждения верны, она в самом скором времени заговорит о свадьбе.

Какое огромное, какое чудовищное разочарование! Сначала Арлетт, теперь Люсиль… Поражение! Еще одно поражение!

21.00.

Я не пошел на похороны. Понимал, что не смогу скрыть от Люсиль растерянность и страх. Генерал сообщил, что церемония прошла «очень хорошо», и посетовал на мое отсутствие. Пока остальные прощались с Рувром, я не без труда доковылял до почты, рядом с которой находится кабинет ортопеда, чтобы выяснить, может ли износиться и соскочить наконечник трости.

— Это возможно, — ответил он, — но маловероятно. Мы представляем клиентам полную гарантию безопасности. Конечно, если хозяин пользуется палкой или тростью очень долго и не слишком аккуратно, «галошка» может отскочить.

Значит, шансы разделились поровну. Я вернулся к тому, с чего начал. Моя идеальная любовь разбита вдребезги! Чем дольше я об этом думаю, тем яснее понимаю, что дело даже не в оформившихся вчера подозрениях: наша история была обречена с самого начала. Да, я смертельно скучал! И теперь жалею о тех наполненных сплином днях, потому что сейчас невыносимо страдаю — вопреки рассудку и всем тем логическим построениям, которые обличают Люсиль. Я жажду ее видеть, хотя боюсь, что не сумею промолчать.

10.00.

Клеманс:

— Для нее это избавление, уж вы мне поверьте. Скажу больше, мсье Эрбуаз: на ее месте я бы тут надолго не задержалась. Она еще молода, хороша собой и отлично обеспечена. У нее есть время начать новую жизнь. Путешествовать, делать что захочется… Я бы не стала «плесневеть» в этом доме. Ни за какие коврижки!

Да, наша славная Клеманс — олицетворение здравого смысла! И впрямь зачем Люсиль оставаться в «Гибискусе»? Она наверняка убралась бы отсюда, если бы… не имела видов на меня. Это очевидно.

17.00.

Люсиль спустилась к обеду. Мне следовало быть к этому готовым. Она надела темный костюм. Очень благородный. Сугубо «вдовий». Я мысленно благословлял нашего соседа: благодаря его присутствию за столом мы ограничились в разговоре ничего не значащими фразами и я сумел держаться естественно. Я наблюдал за Люсиль, чего не делал никогда прежде. Она в трауре, но впервые надела чуточку слишком броские украшения. Великолепный изумруд на безымянном пальце левой руки прикрывает обручальное кольцо. Дорогое колье. Изумительная брошь на лацкане пиджака. Безупречный макияж. Идеальная прическа. Мне неловко, я чувствую себя рядом с ней морщинистым, увядшим, помятым стариком. Даже если отбросить все подозрения и недостойные мысли, один факт остается непреложным: я слишком стар для нее. Я позволил себе влюбиться в Люсиль только потому, что находился под защитой Рувра. Пока он был жив, я не имел никаких обязательств. Подобная любовь — редкостная роскошь. Теперь все изменилось. Мой эгоизм о казался под угрозой, и я заранее противлюсь тому, что будет происходить дальше.

Кофе в салоне. Она долго рассказывает мне о сестре, которая хотела хоть ненадолго увезти ее в Лион.

— Я отказалась.

— Из-за меня?

— Ну конечно! Разве я могла тебя оставить, бедный мой козлик?

— Смена обстановки пошла бы тебе на пользу.

— Об этом не может быть и речи. — Тон сухой и решительный. — Когда она вернется, я вас познакомлю. Она знает, что ты мой верный и очень дорогой друг.

— Ты не должна была ей говорить…

— Почему? Тебе это неприятно?

Я вынужден сказать «нет» и не делаю тот первый шаг назад, который рано или поздно вынужден буду сделать. Я не знаю, как вести себя с ней, как дать понять, что она не должна слишком многого от меня требовать, что я хочу быть ей другом, не более того.

Я сворачиваю разговор, сославшись на необходимость прилечь. Она провожает меня до двери.

— Мы сможем немного прогуляться, когда жара спадет.

— Да. Может быть.

— Ты уверен, что тебе ничего не нужно?.. Хочешь, я сделаю массаж?.. Ксавье это помогало.

Неужто она из тех вдов, что поминают усопшего мужа при любом удобном случае? Наконец-то ушла! Одиночество! Мое бесценное новообретенное одиночество!

22.00.

Мы вышли на прогулку, как хотела Люсиль. Не прятались, не оглядывались, но я настоял, чтобы она не брала меня под руку.

— Неужели ты все еще боишься кого-нибудь шокировать? Мне теперь все равно!

Не помню, о чем мы разговаривали. Она задавала вопросы — об Арлетт и Хосе.

— Странная у вас семья… Что будешь делать, если твоя жена вернется?

— Это маловероятно.

— Кто знает?.. Ты примешь ее обратно?

— Разумеется, нет.

— Так почему же ты не развелся?

— Я был ужасно угнетен. Депрессия длилась больше года.

— И все-таки это не слишком предусмотрительно.

Люсиль не стала продолжать, но я понял ход ее мыслей. Она освободилась от мужа и играет в открытую, а я выгляжу мошенником и трусом, не решившимся на развод. Мы в неравном положении — по моей вине.

Мы зашли в чайный салон, и две дамы из «Гибискуса», как по команде, повернули головы и уставились на нас. Я поклонился, смущенный и одновременно раздраженный. Пансионерам будет что обсудить! Я уверен, что…