Перелетные птицы - Алла Кроун

— Я думала, твой отец на нашей стороне, — не скрывая досады, протянула Эсфирь.

— Он консерватор, — ответил Сергей, посмотрев на Вадима, который только кивнул и крепче сжал руку Нади.

Та тоже покосилась на Вадима. Наверное, ему были небезразличны отношения Эсфири и Сергея. Ей было приятно осознавать, что их мысли совпадают. Неожиданно Надя почувствовала, как по ее телу разливается тепло, и отчего-то заволновалась.

— Да и кроме того, — сказал Сергей, — у отца ведь практика, у нас дома бывает слишком много пациентов, поэтому сохранить наши действия в тайне не удастся. — Он взял Эсфирь за руку. — Пойдем, я помогу тебе с листовками.

Надя проводила их взглядом. Она не сомневалась, что Сергей влюблен в Эсфирь. Ей это нравилось, потому что, не одобряя крайних взглядов последней, она восхищалась ее внутренней силой и целеустремленностью.

— Надя, давай посидим немного, — предложил Вадим. — Я ведь пришел специально, чтобы поговорить с тобой.

Надя сложила руки на коленях и посмотрела на него с любопытством, гадая, что он хотел ей сказать. Вадим всегда действовал на нее успокаивающе, был добрым и отзывчивым, но порой проявлял скрытность, и это беспокоило ее. Он никогда не говорил ей, что ему известно о ее жизни или о чем он догадывается, и никогда не позволял себе лишнего. На любые осторожные вопросы отвечал шуткой. Только сейчас в лице его было что-то такое, чего Надя никогда прежде не видела. Она всмотрелась повнимательнее н, когда их глаза встретились, едва не ахнула. Знакомая маска исчезла, и в карих глазах Вадима засветился новый свет: не дружеская расположенность, но мужская любовь к женщине.

— Я люблю тебя, Надя, — спокойно начал он. — Люблю тебя уже давно и думаю, что ты об этом догадываешься. Я не мастер говорить, слова всегда мешают мне и сообщают совсем не то, что я хочу сказать. — Он неожиданно взял ее за руки. — Выходи за меня, Надя. Мы с тобой так похожи. Мы оба одиноки, хоть и по разным причинам. — Он озорно улыбнулся. — С Сергеем и Эсфирью мы оба сотрудничаем, потому что они нам нравятся как люди, а вовсе не из-за веры в их дело, признайся! — Он сжал ее руки и нежно покачал. — Выходи за меня.

Надя в этот миг пережила тысячу разных чувств: удивление (как же она могла быть так слепа?), душевную боль и… удовольствие. Она не могла понять, из-за чего по ее телу проплыла сладкая теплая волна, ведь ответ возник в ее сердце мгновенно.

— Вадим, у меня никогда не было друга, которого я любила бы больше, чем тебя, — начала она, отчаянно подыскивая слова попроще. — Ты мой самый лучший друг, и я тебя очень люблю, но я не смогу полюбить тебя страстно, нежно. Понимаешь…

Вадим быстро поднял руку, останавливая ее.

— Не говори ничего больше, Надя. Слова ведь вечны, их легко произнести, но невозможно вернуть. Я многое знаю, а о том, чего не знаю, могу догадаться. Не волнуйся, — добавил он, заметив, что по ее лицу пробежала тень. — Я умею держать язык за зубами.

Вадим встал, сунул руки в карманы и пнул носком ботинка лежавший на земле камушек. Проследив за тем, как тот, подпрыгивая, откатился, Вадим повернулся к Наде.

— Нежная любовь. Что это такое? Скоротечная мечта. Такая любовь — как облако, Надя. Она существует очень недолго. Жизнь рано или поздно омрачит ее, превратит в обузу.

Надя к этому времени уже взяла себя в руки.

— Не знала, что ты такой философ.

— Вовсе нет. Я просто практичен. Чувство привязанности, любовь, основанная на взаимопонимании, — вот настоящий повод для брака. Без иллюзий. Что скажешь?

И она согласилась, потому что это показалось ей правильным, единственно правильным решением. А потом, когда он раскрыл объятия, Надя с радостью прижалась к нему. Быть рядом с ним было тепло и приятно. Она обвила руками его шею и встретила его губы своими. Его твердое тело прижалось к ней сильнее, обжигая ее своей сдерживаемой дрожью. Прядь его взъерошенных волос скользнула по ее лбу, и на это прикосновение где-то глубоко внутри нее откликнулись невидимые струны. Уже много месяцев ей не было так хорошо. Да, она могла выйти за Вадима, потому что любила его. Другая любовь останется, но будет сокрыта, и, хоть огонь еще не угас, он не запятнает ее чувств к Вадиму. В этом мать была права. Можно любить двоих одновременно. Но сейчас она должна сосредоточиться на этом, новом, счастье. Сережа и папа обрадуются. Удобно устраиваясь на груди Вадима, она закрыла глаза и улыбнулась.

У железных ворот Сергей обернулся, но Надю и Вадима не увидел. Ему было приятно, что его давний друг ухаживает за Надей, да и времени побыть с Эсфирью наедине из-за этого было больше. Им редко случалось оставаться одним, и теперь Сергеем овладело лихорадочное возбуждение. Какая странная, необычная женщина! Однако он всякий раз впадал в смятение и душевные терзания, когда она, бывало, вскользь упоминала о том, что не видит ничего зазорного в свободной любви.

Ее фанатичное рвение, ее упрямое желание мстить власти, допустившей убийство ее родителей и измывательство над ней самой, заразили Сергея своим ядом. И все же он считал, что в своем исступленном желании бросить вызов всему, что связано с условностями и традициями общества, она заходит слишком далеко. Сергей не мог примириться с подобным подходом к любви — сокровеннейшему из таинств человеческих отношений. Чем больше он думал об этом, тем сильнее желал Эсфирь. Загвоздка была в том, что он не знал, как ей об этом сказать. Он был совершенно неопытен в подобных вещах и не мог заставить себя признаться ей, что у него, тридцатилетнего врача, ни разу не было женщины.

Врач! Иногда он задумывался о том, хватит ли ему терпения заниматься врачебной практикой. Ведь недостаточно просто прописывать успокоительное или снотворное, ставить банки при бронхите или прослушивать грудь чахоточных пациентов. Кроме этого нужно выслушивать их жалобы и рассказы о своих бедах. Потому-то он при каждой возможности и сбегал в исследовательский институт. Сергей мог часами сосредоточенно наблюдать за колониями микробов. Некоторые из них были смертельно опасны, некоторые безвредны, но все требовали изучения. Это было его излюбленным занятием, и он мечтал о том, чтобы посвятить ему все свое время. Сейчас Сергей видел причину своей нелюбви к практическим занятиям медициной в неразрешимом внутреннем противоречии. Как врач он больше всего хотел лечить людей, облегчать их страдания, но одновременно с этим он понимал, что жестокость и смерть неизбежно сопутствуют революции.

Так он размышлял, дожидаясь Эсфирь у типографии. Наконец она вышла и вручила ему пачку листовок. Они шли молча, пока она не потянула его за рукав.

— Сергей, ты как будто не здесь, а где-то далеко. Мой дом уже рядом. Смотри не рассыпь листовки.

У ведущей во двор арки Сергея с Эсфирью приветствовал дворник, который, завидев их, прекратил мести улицу, оперся на метлу и стал разглядывать парочку.

— Он знает всех, кто живет в моем дворе. Не только жильцов, но и всех, кто к ним ходит, — сказала Эсфирь и с усмешкой добавила: — Тебя взяли на примету. Берегись!