Где-то в мире есть солнце. Свидетельство о Холокосте - Майкл Грюнбаум

— Как же сработало, когда вы проигрывали два — один?

— А если бы мы их не оттесняли, — я раздраженно закатил глаза, — то было бы уже четыре — один. Как минимум четыре — один.

— Разве я не молодец? Помню счет, — пошутила мама и пощекотала меня за ухом, была у нее такая привычка.

— Мам, перестань!

— И что дальше?

— Ну вот, Отто завладел мячом… — Я спрыгнул со скамьи. — И я должен был…

— Оттеснить его к боковой линии, да?

— Да, но… — В эту минуту я будто опять все вижу: какой Отто крупный, как быстро надвигается, как он сердито закусил нижнюю губу. — Я знал, что он хочет во что бы то ни стало прорваться. Весь матч он рвался в центр, но мы его не пускали. Я, Иржи, Лео и все остальные. И знаешь, что произошло?

— Ты… — Мама села поудобнее. — Нет, не знаю, Миша, расскажи.

— Ладно, тогда… — Я принялся показывать, но в одиночку неудобно. Я схватил маму за руку. — Встань!

— Миша, не надо!

— Ну пожалуйста.

— У меня сил нет. — Она отобрала свою руку. — Жара, и столько часов в ателье. А потом еще возилась с декорациями этой вашей чудной оперы.

— Пожа-а-алуйста! — заныл я. — Если я один буду показывать, ты ничего не поймешь.

Мама еще раз покачала головой, но все-таки поднялась.

— Даю тебе пятнадцать секунд.

— Хорошо, хорошо. Значит, ты — Отто.

— Я — Отто?

— У тебя мяч!

Но мама просто стояла и не двигалась с места.

— Веди мяч ко мне!

— У меня нет мяча.

— Притворись!

Я отступил на несколько шагов, и мама двинулась ко мне, очень медленно, такими маленькими, странными шажками — наверное, она думала, что вести мяч надо так.

— Ага, вот, если я весь матч оттеснял тебя к боковой и вдруг позволил тебе двинуться в центр поля, что бы ты сделала? Будь ты Отто?

— Я бы сказала: «Благодарю вас, господин Грюнбаум, вы очень любезны».

— Мам, я серьезно! — возмутился я. Что-то застряло у меня в горле, и я не сразу проглотил это «господин Грюнбаум». Но сейчас не до того. — Что бы ты сделала?

— Я бы двинулась в центр. Верно?

— Точно! — сказал я, подошел вплотную к ней и слегка повернулся, отрезая ей путь влево. — Иди же.

— Идти?

— Да, давай!

Он снова засеменила этими странными шажками, и тогда я, в точности как в игре, проворно нырнул вперед, грохнулся во весь рост, а левую ногу вытянул как можно дальше.

— Миша! — вскрикнула мама, споткнувшись о мою ногу, и бухнулась на колени — еле успела упереться одной рукой в землю, а то бы растянулась плашмя. — Скажи, пожалуйста, — пробормотала она, стоя на коленях и слегка постанывая, — с ума ты, что ли, сошел?

— Прости.

Она встала, раскрасневшись, и отряхнула грязь с руки.

— Если это платье… если эта тряпка порвется, у меня останется всего одно.

— Прости, — повторил я и сел на скамейку. — Пожалуйста.

Мама села рядом, поправила волосы.

— Значит, после того как ты поставил подножку бедняге Отто…

— Но в том-то и дело, — перебил я. — Это была не подножка. Это совершенно законный подкат. Я отобрал мяч. Выкатил его прямо из-под Отто. Он думал, что обошел меня, а на самом деле это я его провел.

Я будто слышал вновь, как заорали наши болельщики, слышал, как ухнул Феликс, ринувшись за мячом, как Пудлина окликал брата, который несся к вражеским воротам, а главное — идеальный звук точного удара по мячу, когда Пудлина пробил по воротам.

— И мы сравняли счет: два — два.

— Ты забил? Ты не говорил мне, что забил гол. Это замечательно, Миша!

— Не я. Забил Пудлина. А я добыл мяч. Переломил ход игры!

— Замечательно! — повторила мама и пожала мне руку, но я видел: она почти ничего не поняла.

Оно и неудивительно. Мама не разбирается в футболе. Ну и что? Это ведь действительно был переломный момент. После игры, после того как Эрих с углового вывел нас вперед, после того как Коко опять в невероятном прыжке спас ворота, после того как мы все спели «Рим, рим, рим, темпо нешарим!» столько раз и так громко, что я испугался, как бы глотку не порвать, после всего этого Франта подошел ко мне, отвел в сторону, положил руки мне на плечи и сказал:

— Миша, ты просто гений! Я был уверен, что ты сплоховал. Спроси Гриззли, что я сказал в тот момент. Впрочем, лучше не надо. Я голову был готов тебе оторвать и вдруг увидел самую красивую контратаку в моей жизни. Ты переломил игру, Миша. — Он ткнул пальцем мне в грудь. — Ты решил исход матча. Если бы в тот момент они забили, было бы три — один, и мы вряд ли сумели бы сравнять счет. Что я тебе говорил? Пусть ты забиваешь один гол за весь сезон, все же ты сыграл ключевую роль в матче за первое место!

Я обернулся к маме. Она сидела с закрытыми глазами.

— Мама!

Она рывком выпрямилась и широко раскрыла глаза.

— Извини. Извини. Значит, счет два — два. Ты отнял мяч.

— Ладно, всё, — сказал я.

— Но я хочу дослушать.

— Все в порядке. — Я встал со скамьи. — Завтра дорасскажу. Мне пора.

— Пора? — переспросила она. — Зайди на минутку в корпус.

— Правда пора. Франта…

— Думаю, ты не пожалеешь, если зайдешь, Миша, — сказала мама. — У меня для тебя сюрприз.

Внутри тише, чем обычно. Должно быть, все на улице, где не так душно. Разве что с десяток женщин остались в комнате.

— Садись, садись! — велела мне мама, подведя к нарам в углу. Они с Мариэттой недавно сменили место.

— А где Мариэтта?

— Сказала, что пойдет к Ганне, — ответила мама, посмеиваясь. — Неразлучная парочка.

Она сунула руку под нары и вытащила пакет размером примерно с половину обувной коробки.

— Что это?

— Помнишь Макса и Розу Кляйн?

Я покачал головой.

— Макс много лет работал с твоим папой.

Тут мама запнулась, словно забыла, что хотела мне сказать.

— И? — поторопил я.

— Макс и Роза. Они много раз бывали у нас дома. Ты их видел, конечно же. — Она утерла пот со лба. — Ну и вот, теперь они в Португалии. Там живет брат Розы. Они выбрались еще в 1940-м. А теперь она прислала нам посылку.

Мама сунула руку в этот пакет и достала консервную банку — плоскую и совсем маленькую.

— Сардины? — вскрикнул я.

Мама кивнула и улыбнулась. Я потянулся рукой к банке.