Кружным путем - Джеймс Сигел

– Он, конечно, отнесся ко мне с подозрением. Мягко говоря. Не хотел признаваться, что знает вас. Даже после того, как я назвался и сказал, что в курсе всего, что там произошло. Потом заявил: да, мол, он вас припоминает, но понятия не имеет, о чем я толкую. Возил вас туда-сюда, что было, то было, но это все. Я сказал, чтобы он успокоился, – никто не собирается обращаться в полицию. Тут память вроде бы к нему вернулась. Я упомянул, что названный вам дом сгорел, сообщил, что наркотик по-прежнему у нас. Думаю, все будет хорошо. Он обещал перезвонить и сказать, как передать пакет. Куда и когда.

– А Джоанна? А моя дочь? Они…

– Они в порядке.

Пол почувствовал, что скрученный в животе узел стал распускаться. По крайней мере немного.

– Я спросил у Пабло, насколько он в этом уверен, – продолжал Майлз. – Сказал прямо, чтобы он понял: не будет Джоанны и Джоэль – не будет наркотика. Мне кажется, он усвоил. Это как судебная тяжба. Надо делать вид, что последнее слово за тобой, даже если на самом деле нет ничего подобного. А что мы теряем? Ведь наркотик в конце концов у нас. Так?

– Так.

– Так? И только-то? И вы не скажете: «Что за молодец этот Майлз. Потрясающе. Я в восторге от таких новостей»?

– Я в восторге от таких новостей.

– Не похоже.

– Просто я волнуюсь.

– Волнуетесь? Конечно. А кто бы не волновался на вашем месте? Но сохраняйте веру! Хотите – позаимствуйте у меня, дарю бесплатно. Говорю вам, мы все преодолеем. Он мне перезвонит. Мы сплавим им кокаин и выберемся из этой передряги.

– Все так. Но есть кое-что еще.

– Что такое это «кое-что еще»?

– Что, если мы отдадим им наркотик…

– И?

– …а они не отпустят Джоанну и Джоэль?

Законный вопрос. Об этом спрашивала его Джоанна в той комнате. Вопрос, о котором он не хотел слишком глубоко задумываться и слишком часто вспоминать. И пока он прорывался через таможню и удирал от торговца наркотиками, это ему удавалось.

Но теперь – нет. Теперь, когда он вот-вот отдаст в нужные руки наркотик стоимостью два миллиона долларов.

Майлз пожал плечами:

– Не знаю, как на это ответить. Наверное, верить им – это и есть плата за вход. Извините, но, наверное, так оно и есть.

Ее перевели в другое место без предупреждения.

Когда это было? В полночь? Или в полдень? Она не знала. Сознавала одно – что провалилась в бездонную дрему и теперь сладко спала. Ей грезилось, что она дома с Полом и сейчас летний день, когда можно немного побездельничать. Скорее всего воскресенье. По воскресеньям они выбирались из постели не раньше десяти, чтобы безмятежно полистать «Санди таймс», прихлебывая холодную воду «Старбакс».

Сон передавал это воскресное ощущение.

Затем дверь с треском отворилась. Ей почудилось, что она в своей квартире на 84-й улице услышала удар грома. За ним последовал ливень.

Но на самом деле последовало совершенно иное. Кто-то стащил ее с матраца и грубо вырвал из сна. Остро пахло сердитыми, разгоряченными мужчинами. Раздались команды на исковерканном английском. Видимо, эти мужчины – нет, скорее подростки – слышали такие слова в фильмах про кунг-фу.

– Чоп-чоп. Vamos.[27]

На голову натянули маску из чулка, только задом наперед. Прорези для глаз оказались где-то на затылке, и она видела одну только черноту.

«Что это? – думала она. – Конец. Первый шаг на пути к безвестной могилке. К тому, чтобы оказаться на одной из этих отвратительных фотографий в газетах». Она ощутила собственный страх – неприятный привкус на языке.

В последнее время Джоанна много размышляла о своей смерти. С тех самых пор, как Галина коротко сообщила ей, что Пол не сумел выполнить задание. В словах колумбийки были сила и торжественность смертного приговора, который судья зачитывает перед виселицей.

Да и мальчишка, регулярно приносивший Джоанне завтрак, больше не держался как официант, рассчитывающий на чаевые. Исчезло его улыбчивое «С добрым утром». Кто-то сообщил и ему: эта женщина больше не дойная корова, а жертвенный ягненок.

И другие охранники тоже изменились – стали мрачными, недовольными, раздражительными. Разговаривали с ней с едва сдерживаемым гневом и плохо скрываемым презрением. В воздухе носилась угроза.

И вот настало время: ее выволокли из двери, потащили по коридору, заставили спускаться вниз по ступеням. Одна, вторая… Джоанна споткнулась и чуть не упала. Ей связали руки, и грубая веревка впилась в запястья.

– Я ничего не вижу, – проговорила она и была неприятно поражена, услышав в своем голосе беспомощность и страх.

Джоанна была ветераном работы с кадрами. Она давно привыкла к тому, что перед ее столом нескончаемой чередой проходят девочки-недотроги. Почему-то это всегда были одни девчонки: они всхлипывали и жаловались, что их по-всякому обидели. Она их выслушивала, кивала, улыбалась, сочувствовала, но в душе всегда хотела спросить: «А что же вы сами за себя не постояли?»

Сейчас она оказалась на их месте и тоже могла только хныкать и умолять. Запястья уже горели, а она по-прежнему находилась в доме. В нос ударили запахи подгоревшего жира, масла и ананаса. Видимо, она проходила через кухню. Вернее, не проходила, а ковыляла, спотыкаясь и чуть не падая.

Джоанне никто не ответил. Или ответили по-своему. Когда она сказала: «Я ничего не вижу», ее сильнее дернули за веревку, так что она ударилась плечом о стену.

Вот такой был их ответ – заткнись.

Потом они оказались на улице. Джоанна ощутила терпкий аромат сосны, сладкий привкус розы и знакомую тошнотворную вонь бензина. Воздух был особенный – не ночной, но предрассветный, уже насыщенный утренней росой. Было до боли прекрасно вновь оказаться на улице и вдохнуть прохладу тихого ветерка. Вот только ее уводили от уже знакомого к совершенно неведомому.

Прочь и от Джоэль.

Открылась дверца машины.

Нет, оказалось, что это не дверца – ее затолкали в багажник. Не нашлось добрых рук, чтобы поддержать, и Джоанна, ударившись щекой о пол багажника, вскрикнула.

– Silencio,[28]– приказали ей.

Крышка захлопнулась. Страх скрутил сильнее, чем веревка на запястьях. В багажнике не так уж много воздуха. Рано или поздно он кончится, как бы редко она ни старалась дышать. Грудь Джоанны вздымалась, словно она только что вернулась после интенсивной утренней пробежки.

«Успокойся, – твердила она себе. – Прекрати панику».