Хранящая огонь - Властелина Богатова

— Арьян?! — она вцепилась в его руку, горячие слёзы потекли к белым вискам, а глаза сделались ещё более янтарные, бесстыжие до омерзения. Вся она содрогались от испуга, и только потом до Арьяна начало доходить, что защищает она своего любовника, и та скверно и отвратно сделалось от этого, что смотреть на неё больше не мог, вырвал руку.

— Убирайся отсюда! — гаркнул он так, что княжна вздрогнула, отпрянув, остекленели её глаза.

Арьян отступил, разжав тиски собственной ярости — не думал, что это так сложно будет. Хоть и не любил её, а такой подлости не ждал, плетью опустилась она на самое сердце. Он, не видя ничего перед собой, вышел обратно во двор и почти нос к носу столкнулся с Данмиром. Брат за плечи его схватил, встряхивая, а рука у него была крепкая.

— Что с тобой? Что случилась? Кто кричал? — взгляд брата шарил по его лицу и рукам. — Чья это кровь?

Арьян сбросил его руки.

— Потом расскажу, — выдохнул он, казалось, только теперь, обрывисто, а внутри после бешеного всплеска льдом безразличия стало всё покрываться, хоть перед глазами всё ещё стояла раскинувшаяся под другим Всеслава. После, когда первая волна гнева схлынула, отдышавшись, он вспомнил о гостях и что искал брата.

— Что тут у вас? Мечеслав догнал уже в пути.

Пришла очередь выдохнуть Данимира, верно напугал его свирепый вид брата да кровь чужая. Он обернулся на толпившихся у ворот кметей.

— Ивар! — окликнул одного из дружинников Арьян.

Данимир снова глянул на брата в недоумении, а рослый парень, завидев в тени высоко сруба княжичей, в тот же миг подбежал.

— Выведи из терема Гостяна. В поруб этого змея запри, под стражу, — кивнул в сторону хоромин, откуда только что как ополоумевший вылетел.

Дружинник кивнул, не спрашивая ни о чём, видя ещё налитые яростью глаза княжича. Ему оставалось только догадываться, за что пала такая немилость, да зря княжич не станет пустословить, нрав его был известен. Коли наказал, стало быть, за дело. Дружинник скрылся в хоромине, и тут же в двери показался рослый парень, уже теперь в рубахе. Всё лицо его было в крови, Арьян аж содрогнулся, осознавая, что мог и прибить того вполне. Ещё шатающей походкой Гостян спустился вниз. С новой силой ударил гнев грудь, и Арьян, сам не зная, как, сдержал себя, чтобы не довершить начатое. Паскуда ещё посмотрел прямо и губы скривил будто в насмешке какой. Но это княжичу уж показалось, скривился он от боли, и в сам деле хватаясь за ушибленный бок. Теперь ясно стало, откуда у невесты его столько горячего пыла. Арьян сжал зубы, проглатывая ком, выбрасывая вон все мысли из головы.

— Этого и ожидал, — вдруг выдохнул Данимир, понимая всё.

Арьян напрягся, обращая на него вопросительный взгляд.

— Это ты сейчас не о том подумал, — поспешил объясниться Данимир. — Да ты бы и сам увидел, какие сытые у неё глаза, а как двигается, ведёт себя. Ты просто не хотел замечать её, а со стороны виднее.

Арьян выдохнул резко, облокачиваясь о бревенчатую стены, будто все силы разом покинули его, но в горле где-то ещё клокотало омерзение и гнев, будто он в грязь окунулся с головой.

— Что теперь делать будешь?

— А что тут сделаешь. Домой отправлю, к отцу.

— А с ним?

Арьян стиснул челюсти, что аж зубы скрипнули. Но и его здесь доля вины была, что позволил остаться, что привечал её в постели своей вместо того, чтобы на родину отправить до свадьбы да к сроку приехать самому.

— Не знаю пока.

Данимир задумчиво качнул головой. Помолчали, вслушиваясь в голоса кметей, которых сейчас другое занимало.

— Где отец и посланцы хана? Почему ты не с ними? — опомнившись, спросил Арьян.

— Князь с воеводой с ними толкует в дружинной избе, пока никого не звал. Сам жду.

— И что им нужно?

— Радьяр выходил, говорит, что хан намерен вернуть то, что у него забрали княжичи Явлича.

Ладья скользила меж круглых покатых берегов, поросших осокой и старыми ивами, русло же, что золотилось утренним светом, то сужалось, то разливалось, и едва глаз цеплялся за дальние берега, сокрытые плотным тяжёлым туманом. Роса к летнему солнцевороту стелилась теперь гуще, так что хоть купайся в траве. И всё больше в груди Мирины распалялся жар волнения и вместе с тем радости, когда стала она узнавать знакомые изгибы излучин, очертания холмов. Сегодня ярое солнце выплывало медленно, переливаясь радугой, заливая золотом сочные зелёные луга, окрашивая небо багрянцем. Глядя на это божье творение, Мирина в который раз убедилась в том, что недаром на этой земле обрядовые и праздничные одежды украшались богатой вышивкой с символами земли и неба да имели цвет зелёный — цвет заливистых лугов, и красный с золотом — солнца. Женщины соседних земель шили одежды из белёного льна — цвет тающего снега — и украшали обильной чёрной земляного окраса вышивкой по оплечьям, груди, вороту и подолу — знак плодородия и богатства. И вроде соседствовали, а земля там была более влажной, и снег с прогалин сходил позднее, чем здесь, в Ровице, на островке земли, что раскинулся под самым Яриловым взором: горячим, пылким, под которым земля-матушка расцветала во всей своей красе, обласканная его живым теплом.

А когда показались первые избы посада, Мирина едва с душой не рассталась, стоило представить, что увидит матушку да братьев вновь. И вместе с тем зародилась и тревога — что скажет, как объяснит, где была, что делала всё это время, всю треть зимы да половину лета? Хоть и целая седмица пути осталась позади, и хватило бы её на то, чтобы подумать обо всём, а наоборот вышло — ничего не приходило в голову, пустой она была, словно лубяное лукошко.

Мирина, пристроившись на корме, зная, что путь их долгий — и вроде бы не очень — подходит к концу, зябко куталась в меховую накидку. Хоть днём и пекло нещадно, но ночи были холодные, особенно на реке, и даже мужи чуть ли не в шубы кутались. Княжна беспокойно скользила взглядом по берегам, предвкушая, как дно ладьи ткнётся вот-вот к родному берегу, и сойдёт она на землю свою. Много раз они останавливались то в деревеньках небольших, то в острогах князей и старейшин местных лишь для того, чтобы запастись водой да едой, и вновь опускали мужчины вёсла в воду, отрываясь от берегов. Мирина так и не сходила на берег, остерегалась. Не нужно, чтобы видели её.

Всё пыталась встряхнуться, слыша, как волны бьют о щиты бортов, такая несмелость брала, что в дрожь бросало и ноги не чувствовали опоры. А когда в брызжущих через окоём божьих лучах увидела раскинувшийся посад, погружённый то ли в туман, то ли в дым, со вздымающейся над ним деревянной грядой толстых, в два ряда, бревенчатых стен городища, с грозными башнями, что княжий полк, гордо смотрящими в даль, так и вовсе сердце ухнуло в пропасть. Так и стояла, сжимая в пальцах грубую верёвку, пока не опустили кмети парусину, и ладья не примкнула к высоким мосткам.

Мирина не помнила, как спустилась, не помнила, как оказались в людском море, где её даже и не замечали, принимая её со спутниками за очередных чужеземцев или боярскую свиту, прибывшую на торг. Вскоре привёл Мечеслав вместе с подручным и лошадей — до стен города ещё через весь посад идти, пешими негоже, да по такой пылюке. А путь их пролегал не как-нибудь, а через торговую площадь, вдоль изб купцов да зажиточных бояр. Голова закружилась от многолюдья, что нынче творилось на посаде, Мирина уже и отвыкла от такого: от шума беспрестанного, от воздуха прогоркшего с запахом дыма да рыбацких сетей, от гомона вечно спорящих баб у прилавков, от крика детей, от звона молота о железо из кузен — всё это завертелось, забилась вокруг ключом неспокойная, суматошная городская жизнь. Княжна окунулась в этот шум в сопровождении кметей: десятника Векулы, грозного, матёрого, что медведь, с густой бородой, похожей на древесные коренья, и русобородого Мечеслава, который в отличие десятника был молод, с острым пронзительным взором голубых глаз и пшеничными волосами. Позади держались остальные кмети, не менее удалые и рослые. Все вместе поднялись к вырытому вдоль стен, словно гигантским плугом, рву, пройдя через старый скрипучий мост к главным воротам, в которые выходили и заходили женщины и старики, погрузились в прохладную полутьму сквозной стены, что поглотила в себе все звуки. Сверху через щели бился пыльный тусклый свет, пахло застарелой давно ссохшейся смолой. Стенам этим был уж не один десяток лет, и поставил их ещё прадед отца Мирины, потому и народ стекался сюда — место безопасное, людное, торговое. И кормит город река, и будет он стоять твердыней, пока не высохнет её русло, но такое вряд ли случится когда. Стены были в некоторых местах подлатаны, не раз подвергались набегам, и враги были одни, общие для всех. В нынешнее время валганы, так и не взяв город, оставили всякие попытки. Мирина за раздумьями разными не заметила, как подъехала уж отчему порогу. И сердце так и обледенело, когда предстала перед теремом широким, мощным и высоким, в три яруса.