Эпоха рыцарства в истории Англии - Артур Брайант

Восстание стало для Эдуарда полной неожиданностью. Папа и короли Франции, Кастилии, Арагона и Сицилии в это время ждали его третейского решения. Он был полон идей о новом крестовом походе против египетских султанов и совсем не думал о мелочных ссорах с отдаленной и уединенной западной провинцией. Он осыпал милостями Давида, простил и помирился с Ллевелином, думая, что полностью разобрался с голыми холмами и мелкими князями Уэльса. И, казалось, последствия договора в Конвее были многообещающими. «Князь Уэльса, – писал он тремя годами ранее, – предстал перед нашими судьями в Марках и искал правосудия и подчинился решению суда, полностью выражая свое согласие»[139].

Но трудности возникли вокруг ключевого условия договора, касавшегося земель Ллевелина, находящихся за пределами его княжества, которые должны были быть устроены в соответствии с законом той земли, где они находились. Князь утверждал, что это должен быть закон Уэльса и следует править по кодексу знаменитого валлийского законодателя, Хивела Дда (Доброго). Но расчет на то, что его можно было бы подтолкнуть к действиям против своих валлийских и английских соседей, был бы слишком простым в этой сложной ситуации. За исключением Гвинеда нигде не было постоянного валлийского суда и истолкование закона кимров было возложено на частных судей, нанятых тяжущейся стороной. Во многих частях государства, даже в Уэльсе, трехсотлетней давности кодекс Хивела рассматривался как устарелый и закоснелый. И более века наряду с валлийским в марках действовало английское право. Крупнейший из вождей Уэльса, непокорный вассал Ллевелина, Груффит ап Гуэнвинвин, лорд Пула, решительно отказался вести полемику о собственности Аруистли, находящегося в высокогорьях Северна, принадлежащей валлийскому праву, провозглашая, что, будучи маркграфом, он должен быть судим как английский барон. Он сказал, что готов ответить любому по общему праву, но не по валлийскому.

Это было слишком трудной задачей для судей марок, поэтому дело было передано королю. Он представил его, что стало традицией, вместе со всеми баронскими тяжбами своему совету на следующей сессии парламента. Там оно и находилось, и после неудачной попытки привести партии к согласию, Эдуард поддержал дело – что правосудие могло быть только в соответствии с законом, которым руководствуется парламент. Высший королевский суд не мог отправлять правосудие по правилам, которые рассматривались как несправедливые, варварские и нехристианские. Корона, сообщалось упрямому валлийскому князю, должна «по закону Божьему и по справедливости делать то, что прелаты и магнаты королевства посоветуют, так как никто не полагает, что столь разумные люди дадут королю совет, противоречащий разуму»[140]. Вместо того чтобы решить дело сразу и в свою пользу с помощью судьи Уэльса, свободно трактующего довольно гибкое местное право, Ллевелину пришлось апеллировать к приказу, подобно простому английскому барону, и выдержать долгие формальности и проволочки, сопутствующие парламентскому разбирательству. Дело все еще не было разрешено, когда весной 1282 года он решил связать свою судьбу с братом.

Не только Ллевелин и Давид испытали на себе оковы подчинения английскому закону. Люди Четырех кантрефов сильно негодовали, подпадая, по договору, под юрисдикцию юстициария и суда графства Честер[141]. Это не было похоже на право князей Гвинеда или предшествовавших им англо-нормандских правителей, пфальцграфов[142] – стремительных, грубых и хорошо подготовленных для управления воинственным обществом. Кочевники, которые в течение столетий считали кражу скота типом ведения сельского хозяйства, войну против друг друга и саксов – поэзией жизни, не очень-то дружелюбно приняли общее право. Его медленные и детальные методы казались им только трюками для того, чтобы уклониться от правосудия, его поиски истины посредством утомительного обмена пергаментными свитками, публично оскорбляло вспыльчивых людей, борющихся за свои права. Они могли уважать только такое правосудие, которое совершалось на месте и мгновенно.

Эдуард провозгласил, что он будет защищать закон и традиции Уэльса в Четырех кантрефах в той мере, в какой они останутся в цивилизованных рамках и не будут расходиться со здравым смыслом и десятью заповедями. Ведь именно такими они казались любому англичанину, знакомому с королевскими судами. Чиновники пфальцграфства, взявшие на себя управление завоеванными пограничными землями, не испытывали ничего, кроме презрения, к законам Уэльса. Для них кодекс Хивел Дда казался архаичным и диким, так же, как и законы их дальних англосаксонских предшественников. Как, спрашивали они, от них можно ожидать осуществления законодательства, которое трактует гражданскую войну как законную деятельность, рассматривает судью как частного арбитра, нанимаемого родственниками преступника, чтобы примириться с его мстителями, наказывает убийцу барда штрафом в сто двадцать шесть коров? И как они могут сохранять порядок в неспокойных землях без применения смертной казни в качестве наказания?

Для англичан с их современным законопослушным и стабильным обществом валлийцы воспринимались дикарями. Для них, как для шропширского шерифа, который предлагал шиллинг за каждый скальп, снятый во время набега валлийцев на Страттондейл, жители Уэльса были волками, стоящими вне закона. В отличие от маркграфов, с их наполовину валлийскими предками и любовью к сражениям, фермеры чеширской равнины не могли оценить достоинства тех, кто сжигал дома вместо того, чтобы их строить, и предпочитал грабеж и безделье честному хлебопашеству. Архиепископ Печем, при посещении Гвинеда потративший одиннадцать часов на то, чтобы урезонить Ллевелина, был шокирован всеобщей ленью, пьянством и распущенностью, языческой небрежностью между отличием законнорожденных и внебрачных детей, неграмотностью валлийских клириков, расхаживавших с голыми ногами в ярких одеждах и содержавших любовниц. Даже прекрасное поэтическое наследие кимров, столь сильно привлекавшее рыцарственных нормандских правителей, казалось трезвым английским йоменам-домоседам только варварской паутиной лжи[143].

Чувство обиды вызывало у жителей Уэльса мнение, что все валлийское не заслуживает внимания. В годы сразу после завоевания любой житель Четырех кантрефов, которому довелось вести тяжбу в судах пфальцграфства, стал страстным борцом за независимость. Каждое отклонение от древних традиций, каждое официальное административное нововведение казалось оскорблением. Хотя и гораздо более умелые, чем любой из правителей Уэльса, уверенные в том, что они несут цивилизацию и правосудие отсталому народу, бюрократы пфальцграфства надели смирительную рубашку на жизнь древнего сообщества. Они разделили землю на непривычные административные единицы и приказывали людям являться в отдаленные суды перед судьями, не понимавшими их язык и использовавшими закон, который оказался для них непостижимым. Они не давали ни возможности проявить национальную гордость, ни выхода местной буйности.