Роза и Крест - Элеонора Пахомова

В голове майора раздалось глухое эхо ударов его головы о стену, он рефлекторно потер шею.

— Это Россия! Куда ей идти и что делать, она уж как-нибудь без заморских советчиков разберется, — продолжил он. — Вот вы только посмотрите на этих придурков.

Майор кивнул на барную стойку, рядом с которой куражилась компания молодых ребят. Слово «придурки» он умудрился произнести с явной нежностью. Обернувшись, Погодин увидел забавнейшую сценку. Спиной к стойке стоял парень, раскинув руки в стороны, в одной из которых был зажат граненый стакан с коричневой жидкостью. Слегка откинув голову назад, он в упоении подпевал аудиозаписи: «И стали мы стоить целый кора-а-а-абль…». Его пепельные волосы были собраны в короткий хвостик, на футболке красовались Чебурашка и Крокодил Гена. Кажется, это песня из фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих» — припомнил Погодин.

Рядом с ним друг напротив друга стояли еще два парня. Один лысый, второй в кепке с эмблемой «Олимпиады-80», которую откопать можно было разве что на Блошке, и перчатках с открытыми пальцами. В руках у обоих было по фотоаппарату с огромными профессиональными объективами. Объективы фотографы нацелили друг на друга, видимо, пытаясь одновременно сделать фото «товарищ за работой». На бордюре клумбы сидели со стаканами их друзья, парни и девушки, что-то весело обсуждая, потягивая напитки. Они посмеивались, наблюдая представление у бара.

— Пойдите-ка, попробуйте им приказать, как им жить и что делать. Как вы думаете, не пошлют ли они вас при этом на хрен? — на нерве продолжал майор, будто сидевший перед ним Погодин в чем-то провинился.

— Уверен, что пошлют, — мягко ответил Мирослав улыбаясь.

— И правильно сделают! — закончил Замятин. Он хотел было выпить, но Погодин протянул руку с бокалом, призывая майора стукнуть рюмкой по стеклянной маковке с вином.

— Знаешь что, Мирослав? А давай-ка перейдем на «ты»?

— Легко! — рассмеялся Погодин. — Любезнейший, плесните колдовства в хрустальный мрак бокала, — обронил он проходящему мимо официанту.

— Сей момент, — подыграл тот.

— Хватит это терпеть! — донеслось из-за стола, где председательствовала Лис.

Кажется, Погодин не ошибся, рекомендуя норвежке собеседников, она отлично влилась в компанию. Поначалу они что-то живо обсуждали, даже «брезгливый» заулыбался, время от времени отбивая Лис «пять». Теперь, видимо, они решили обучить заграничную единомышленницу ходовым фразам российской оппозиции.

— Отвезу-ка я ее домой, Мирослав. Норвежская женщина и русская водка — вещи, по-моему, не совместимые.

— Отвезу-ка я сам вас всех домой, Ваня.

— Хватит это терпеть… Хватит терпеть, — бормотала дорогой пьяненькая Лис, будто заучивая новую фразу.

Оказавшись дома, Замятин рухнул в постель. Ему показалось, что он сомкнул глаза лишь на секунду, погрузившись в блаженное небытие, как вдруг темноту, будто молния, полоснул пронзительный звук. Звонил мобильный телефон. Еще в полудреме, шаря рукой по тумбочке, майор понял, что ничего хорошего этот звонок не сулит.

Через день после посвящения Фриде приснился Осирис. Он лежал на сочной зеленой траве, положив голову ей на колени. Она смотрела сверху вниз на его лицо, проводила пальцами по гладкому лбу, прямому носу, шелковистым ленточкам бровей, ощущала упругость извилистого контура губ. Фрида кормила его лесной ежевикой. Он аккуратно зажимал ягоды мягкими губами, а потом они исчезали у него во рту. Проглотив кисло-сладкую мякоть, Осирис улыбался ей, обнажая идеальные зубы, и его синие глаза лучились радостью и чем-то еще. Фриде сложно было подобрать слово для того, что она читала в них, но то, как он смотрел, волновало ее, и она запускала ладонь в его каштановые волосы, проводя ею от виска к затылку.

«Божественно красивый», — думала она, в полудреме чувствуя, как наливается тяжестью гладкий металлический шарик в районе солнечного сплетения, готовый вот-вот ухнуть в низ живота, набрав нужный вес.

«Нельзя, Фрида! Нельзя! — одернула она себя мысленно, открыв глаза. — Ты дала клятву, помнишь? Истинная любовь одна — та, что звенит на самой чистой, эталонной ноте, как колокольчик в высокогорной тиши, и случается сразу и навсегда. Так будь верна ей! Ведь любовь — единственная истина и единственный закон! Единственная константа и связь с миром высшего. Не предавай ее! „Любовь есть закон, любовь, подчиненная воле“ — помнишь?».

Она еще какое-то время полежала, смакуя послевкусие волнующего сна, прежде чем волевым решением забыть про него раз и навсегда. Касания шелковистого постельного белья ее обнаженного тела были в этой ситуации совсем некстати, и Фрида заставила себя проснуться окончательно, сесть на кровати, потянуться.

Солнечный свет сочился в комнату сквозь приоткрытые кремовые шторы. На секунду ей показалось, что вот сейчас она одернет полотняную завесу — и за окном блеснет оконными стеклами вовсе не Москва, а Париж. Как тогда, много лет назад, под покатой крышей мансарды.

Медовый месяц они провели в Париже. Это Макс устроил сюрприз, воплотил ее мечту, которая жила во Фриде в виде образов и ощущений, а не просто набором банальностей: Париж — медовый месяц — мансарда. Фрида говорила ему, что хочет просыпаться в месте, пространство которого будто существует в другой реальности: в нем теряются утро и вечер, за окном виднеется небо, подернутое тонкой шалью сизых облаков, рассеивающих солнечный свет до однородного ровного свечения. Проснувшись, она видела бы холст, установленный на мольберте у окна, и предвкушала момент, когда это белое полотно ее стараниями обретет красочную завершенность. Она сидела бы на кровати, испытывая особое чувство покоя и умиротворения, зная, что в этой удивительной реальности все живет по ее законам: в нее не может ворваться суета, да и сама жизнь, неизменно подталкивающая к движению, переменам, приводящая к ней новых, непрошенных, людей и уводящая других — любимых. Но самое главное — она хотела, чтобы в этом сюрреальном мире рядом с ней был он. Был всегда.

Макс решил, что для воплощения ее фантазий лучше всего подойдет мансарда на одной из узеньких улочек Монмартра, и не прогадал. Треугольная крыша действительно меняла восприятие реальности, под ее наклонными сводами Фрида чувствовала себя, как в сказочном домике. На крошечном балконе в разноцветных горшках распускались цветы, улица шумела новыми звуками и возгласами на непонятных языках. Она просыпалась, чувствуя рядом его тепло, открывала глаза и видела, как в косых лучах кружатся крошечные частицы, носимые воздушными потоками. Она испытывала невероятное, щемящее счастье и молила невидимую силу, чтобы так было всегда.

Фрида любила Макса. Любила до дрожи, до беспричинно проступающих слез, до спазмов в горле, перехватывающих дыхание. Рядом с ним она была тихой и покорной. Касалась его нежно, ловила его дыхание, ощупывала взглядом каждый миллиметр его совершенного тела, боясь хоть чем-то помешать ему быть, существовать в естественной для него безупречности.