Художник зыбкого мира - Кадзуо Исигуро

– Почему это я «слишком горд»? Ты что этим хочешь сказать, Норико?

Моя дочь отвернулась, поправляя заколку в волосах.

– Норико, что значит «слишком горд»? Что ты имеешь в виду?

– А то, что тебя не волнуют такие пустяки, как мое будущее, это же совершенно понятно. Ведь ты, папочка, даже свою газету еще не дочитал.

– Ну вот, теперь тебя совсем куда-то не туда занесло. По-моему, ты только что сказала, что я «слишком горд». Будь добра, поясни, что ты имела в виду?

– Я просто надеюсь, папа, что к назначенному часу ты будешь иметь достаточно презентабельный вид, – отрезала Норико и пулей вылетела из комнаты.

И я снова, как часто бывало в те трудные дни, задумался о том, как непохоже поведение Норико на то, что было в прошлом году во время брачных переговоров с семейством Миякэ. Тогда она была спокойной, уверенной, даже, пожалуй, излишне самоуверенной. Конечно, Дзиро Миякэ она хорошо знала и, видимо, не сомневалась, что они непременно поженятся, а потому, наверное, и воспринимала переговоры как некую обременительную формальность. И конечно, потрясение, которое ей довелось испытать, оказалось для нее весьма тяжким. И все же ей не следовало заниматься инсинуациями на мой счет. В общем, сегодняшняя маленькая перепалка вряд ли способствовала приведению нас в необходимое во время «миаи» расположение духа и, несомненно, внесла свой вклад в то, что случилось тем вечером в отеле «Касуга-Парк».

Много лет этот отель, выстроенный в европейском стиле, считался одним из наиболее приятных мес. в городе. Однако теперь его хозяева решили сменить интерьер и сделали его, на мой взгляд, почти вульгарным – явно желая поразить воображение клиентов-американцев, у которых отель «Касуга» очень популярен и считается почему-то «очаровательно японским». Впрочем, тот зал, который зарезервировал для нас господин Кио, оказался очень даже приличным, и главным его плюсом был роскошный вид, открывавшийся из широких окон на западный склон холма Касуга и раскинувшийся внизу большой город, мерцающий множеством огоньков. Все остальное, впрочем, особого восторга не вызывало: самый обычный круглый стол, вокруг него стулья с высокими спинками, на стене большая картина. Картину я узнал: это была работа художника Мацумото, которого я знавал до войны.

Вполне возможно, из-за напряжения, вызванного «миаи», я выпил несколько больше, чем собирался, ибо сам тот вечер помню не слишком отчетливо. Я, правда, почти сразу составил себе вполне благоприятное впечатление о Таро Сайто, своем потенциальном зяте. Он показался мне человеком умным, ответственным и воспитанным, а также обладавшим той приятной уверенностью манер, которая так нравилась мне в его отце. Когда Таро Сайто спокойно и в то же время в высшей степени галантно приветствовал нас с Норико у входа в отель, мне сразу вспомнился другой молодой человек, который несколькими годами раньше в аналогичной ситуации произвел на меня очень хорошее впечатление. Я имею в виду своего зятя Суйти и то, как он вел себя во время «миаи» Сэцуко в гостинице «Империал» (во всяком случае, так она называлась раньше). И на мгновение мне пришла в голову мысль о том, что, возможно, любезность и доброжелательность Таро Сайто тоже неизбежно поблекнут со временем, как это произошло с Суйти. Впрочем, Таро, надо надеяться, никогда не придется столкнуться с тем горьким опытом, который, насколько мне известно, выпал на долю Суйти.

Что же касается самого доктора Сайто, то он, как всегда, отлично владел ситуацией. Несмотря на то что до этого вечера мы с ним ни разу как следует не были представлены друг другу, мы были фактически знакомы уже много лет и всегда вежливо здоровались, встретившись на улице, подчеркивая этим взаимное уважение. С его женой, привлекательной женщиной лет пятидесяти, я также всегда здоровался при встрече, но не более того. Теперь же я с первого взгляда понял, что и она не менее достойная личность, чем ее супруг, и наверняка способна уладить любую неловкую ситуацию, если таковая возникнет. Единственным членом семейства Сайто, который не произвел на меня благоприятного впечатления, был их младший сын, Мицуо, молодой человек лет двадцати.

Теперь, когда я вспоминаю тот вечер, мне кажется, что мои подозрения насчет юного Мицуо зародились сразу, как только я его увидел. Я, правда, не могу с уверенностью сказать, что именно меня насторожило, – возможно, он напомнил мне Энти, того молодого человека, с которым я встретился в квартире Куроды. Так или иначе, стоило нам приняться за еду, я почувствовал, что мои первые подозрения постепенно подтверждаются. Хотя Мицуо и полностью соблюдал декорум, я постоянно ловил на себе нечто враждебно-обвиняющее во взглядах, которые он бросал, передавая мне, скажем, блюдо через стол.

А чуть позже мне в голову вдруг пришла мысль о том, что на самом-то деле Мицуо относится ко мне точно так же, как и остальные члены его семьи, – просто он еще не успел научиться достаточно искусно это скрывать. Теперь я уже постоянно сам поглядывал на Мицуо, как если бы именно он являлся индикатором того, что же на самом деле думают о нас эти Сайто. Но поскольку Мицуо сидел довольно далеко от меня, а его сосед, господин Кио, непрерывно о чем-то с ним беседовал, у меня так и не появилось возможности самому хоть какое-то время пообщаться с юношей.

– Мы слышали, вы хорошо играете на фортепиано, госпожа Норико, – заметила, помнится, госпожа Сайто.

Норико со смущенной улыбкой возразила:

– Я слишком мало упражняюсь, чтобы играть действительно хорошо.

– Я в молодости тоже играла, – сказала госпожа Сайто. – Но теперь тоже редко подхожу к инструменту. У нас, женщин, всегда времени не хватает для подобных занятий, верно?

– Да, вы правы, – пробормотала моя дочь, явно нервничая.

– А я очень плохо в музыке разбираюсь, – вступил в разговор Таро Сайто, не сводя глаз с Норико. – Да еще и мама постоянно обвиняет меня в том, что мне медведь на ухо наступил! В итоге ей удалось доказать, что вкуса у меня нет, и теперь приходится спрашивать у нее, кого из композиторов мне следует любить.

– Какой вздор! – притворно возмутилась госпожа Сайто.

– Вы знаете, госпожа Норико, – продолжал Таро, – я как-то купил записи фортепианных концертов Баха. Бах мне очень нравился, но мама все время эти записи критиковала, а меня обвиняла в дурновкусии. Ну разве я мог тягаться с таким великим знатоком музыки, как она? В итоге Баха я теперь практически не слушаю. Но теперь, может быть, мне на помощь придете вы, госпожа Норико? Вам Бах нравится?

– Бах? – На мгновение мне показалось, что моя дочь вообще не понимает, о чем ее спрашивают. Потом она вдруг улыбнулась и сказала: – Да, очень. Очень нравится.

– Ага! – торжествующе воскликнул Таро. – Теперь и маме придется кое-что переоценить!

– Мой сын вечно говорит всякие глупости, госпожа Норико. Я никогда не критиковала творчество Баха в целом. Но что касается фортепианной музыки, разве вам не кажется, что Шопен гораздо выразительнее?

– Да, конечно, – подтвердила Норико.

И вот так, скованно, отвечала моя дочь на любой вопрос всю первую половину вечера. Что, впрочем, отнюдь не было для меня неожиданностью. В кругу семьи или в компании близких друзей Норико усвоила очень бойкую манеру общения и говорит остроумно и красноречиво, а вот во время официальных встреч мне часто приходилось видеть, как она с трудом находит нужный тон и больше молчит, производя впечатление чрезвычайно стеснительной особы. Именно это и происходило в данном случае, и я уже начинал беспокоиться, ибо мне было совершенно ясно – и гордо приподнятый профиль госпожи Сайто также свидетельствовал об этом: семья Сайто отнюдь не принадлежит к старомодному типу, где предпочитают, чтобы женщины сидели и помалкивали. Я, собственно, так и думал и предупреждал Норико, когда мы готовились к смотринам, что ей стоит как можно лучше продемонстрировать свою живость, ум и острый язык. И она была полностью с моими стратегическими соображениями согласна и выразила самое решительное намерение вести себя «совершенно естественно». Я даже немного испугался, как бы она не переборщила и не вышла за рамки приличий. Но, увидев, с каким трудом она, односложно и даже как-то угодливо, не поднимая глаз, отвечает на вопросы Сайто, которые наперебой пытаются ее разговорить, я сразу представил себе, в каком она пребывает отчаянии.