Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905-1920 - Виктор Михайлович Чернов

(правда, на более короткий срок), чем обычное правительство, поскольку возникает до и для создания прежде не существовавшего национального представительного органа, и до выполнения этой миссии действует диктаторски, не отчитываясь ни перед кем. Нормальное законное диктаторство (конечно, если оно не захватило власть силой) предполагает позднейшую ответственность за честность и правильность выполнения своей миссии, но не предусматривает ежедневного контроля и запретов, иначе оно не будет диктаторством. Лидеры Совета, поддержавшие точку зрения Суханова, были стихийными диалектиками с сильным налетом макиавеллизма, но не обладали политической зрелостью. Было чрезвычайно важно, чтобы личный состав правительства полностью соответствовал цели последнего. Но авторы компромисса думали по-другому. «Последний пункт повестки дня – состав правительства – много времени не занял. Было решено не вмешиваться и позволить буржуазии сформировать правительство так, как она сочтет нужным»4.

   Это безразличие к личному составу правительства было очень характерной приметой времени. Оно отражало интеллектуальный уровень довоенного социализма, действовавшего во всей Европе как безответственная оппозиция. Чем более левым был фланг, который социал-демократы занимали в парламенте, тем настойчивее они защищали свою пассивную непримиримость. Стеклов и Суханов искренне верили, что их равнодушие к личному составу нового русского правительства и готовность передать власть цензовой буржуазной демократии были признаком политической левизны. Они забыли, что безответственная оппозиция европейского довоенного социализма была продиктована его слабостью по сравнению с объединенными силами буржуазии. Социал-демократическая партия Германии могла вести яростные битвы с буржуазным большинством в рейхстаге; воинственность помогала объединять их ряды, но не влияла на развитие общества в целом. В России же все было по-другому. Цензовое правительство на каждом шагу ощущало собственную слабость, в то время как любой «безответственный» жест его «оппонентов» из Совета воспринимался возбужденными массами как сигнал к штурму остатков царской Думы, которую по каким-то непонятным причинам еще терпят. Самые энергичные элементы масс, делавших революцию, считали это насмешкой над народом; изменить их точку зрения советским макиавеллистам, заключившим соглашение с «прогрессивным блоком», было не под силу.

   Мы уже отмечали реакцию умного монархиста Кривошеина на известие о личном составе Временного правительства. Если сравнить его с составом «правительства обороны», создание которого планировалось в 1915 г. (оно должно было стать «правительством народного доверия», но по-прежнему подчиняться царю), то главная разница заключалась в замене Родзянко на посту премьера князем Львовым[13] и вводе Керенского, который был членом Временного комитета Думы и одновременно членом президиума Совета и являлся наполовину трудовиком, наполовину эсером. Это было единственной данью общественному мнению, которое давно, еще до революции, стало более левым, чем «прогрессивный блок». Включить Керенского в состав правительства предложил не кто иной, как представитель крайне правого крыла блока, националист Шульгин:

   «Мы должны двигаться вперед... Понимаете, когда яхта идет левым галсом, то для перехода на правый нужно взять еще левее, чтобы набрать инерцию... Если на нас свалится власть, нам придется искать поддержку у расширенного левого крыла «прогрессивного блока». Я бы пригласил в правительство Керенского и предоставил ему портфель, допустим, министра юстиции. В данный момент этот пост не имеет значения, но мы должны перетягивать вождей революции на свою сторону. Среди них Керенский – единственный... Пусть лучше он будет с нами, чем против нас»5.

   Этот маневр вожди цензовой демократии исполнили, причем довольно искусно. Похоже, советская демократия тоже была удовлетворена: у нее во Временном правительстве появлялся собственный «глаз», без которого никакой превентивный контроль невозможен. Однако это средство вряд ли могло изменить общую ненормальность ситуации, поскольку оно не меняло позицию советской демократии, все еще придерживавшейся позиции неучастия во Временном правительстве и не желавшей нести ответственность за действия последнего. Под влиянием этой идеи Исполнительный комитет Совета большинством в две трети голосов решил не направлять своих представителей в правительство Львова – Милюкова. Однако Керенский уже принял решение стать членом Временного правительства любой ценой. Чтобы добиться этого, он предпринял очень хитрый ход. Он не стал участвовать в совещании Исполнительного комитета, на котором решался этот вопрос (несмотря на то что был заместителем председателя Совета). После этого Керенский неожиданно появился на пленарном заседании Совета, в котором участвовало почти две тысячи человек, и объявил, что ему предложили пост министра юстиции; просить санкции Совета не было времени, поэтому он был вынужден решать вопрос самостоятельно; как министр юстиции он может держать в руках всех представителей старого режима и не хочет позволить им ускользнуть; как министр он уже дал указание освободить всех политических заключенных и позволить депутатам социал-демократов (большевикам, высланным за антивоенную агитацию) с почестями вернуться из ссылки; он просит оказать ему доверие, он готов умереть за революцию, а если такого доверия ему не окажут, то он подаст в отставку с поста заместителя председателя Совета. Керенский сорвал свою порцию аплодисментов и быстро ретировался, снова не приняв участия в дискуссии о том, посылать или не посылать представителей Совета в правительство. После его ухода этот вопрос опять поставили на голосование и, не обсуждая позицию Керенского, почти единодушно решили не участвовать во Временном правительстве. Против проголосовало всего пятнадцать человек. Тем не менее Керенский в отставку с поста заместителя председателя Совета не подал, а Исполнительный комитет не решился автоматически вычеркнуть его имя из списка членов президиума Совета.

   Эта двусмысленная ситуация испортила всю комбинацию. Конечно, Керенский мог претендовать на исключительное положение во Временном правительстве: он один представлял в нем советский мир, мир революционной демократии. Однако он вступил в тайный конфликт с этим миром, и Совет больше не мог расценивать его как орган собственного контроля над Временным правительством. Напротив, цензовое правительство пыталось использовать его как таран против Совета. Только личность и политическое чутье Керенского решали, вольет ли его присутствие свежую струю в работу цензового правительства. Позже Керенский, оценивая свою деятельность и, конечно, кое-что преувеличивая с целью завоевать расположение правого крыла эмигрантского общества, так описывал свое пребывание среди лидеров цензовой демократии:

   «Единственным органическим элементом власти был Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов первого созыва; он сыграл положительную роль, потому что создал основные принципы управления государством. Причем это было сказано не мною, Керенским, а другими членами Временного правительства; даже командовавший Петроградским военным округом в марте и апреле 1917 г. генерал Корнилов говорил, что он никогда ничего не начинал без консультации с Советом. Я был самым консервативным министром, потому что уже тогда не понимал сущности таких людей, как Стеклов, который теперь ударился в большевизм»6.

   Ситуация безнадежно запуталась. Тот самый человек, который должен был курировать слева работу правого правительства и отражать мнение народа, по