Защита поручена Ульянову - Вениамин Константинович Шалагинов

class="p1">Прошлое, что живет за львами, предлагает два личных дела, две чиновные карьеры, наполненные цветистыми шаблонами, о назначениях, перемещениях, рескриптах и наградах.

Формулярный список вдового сенатора Волкова, воспитанника Демидовского лицея святого Владимира, обрывается записью: «Прокурору Санкт-Петербургской судебной палаты А. В. Волкову всемилостивейше повелеваю присутствовать (быть сенатором. - В. Ш.) в Правительствующем сенате с производством в тайные советники» [71]. Запись эта сравнительно свежа, и вчерашнего прокурора, прибившегося теперь к особенно щедрому и богатому пирогу, невозможно заподозрить в скрытых симпатиях к обиженному.

Ну а Ходнев?

Ходнев на виду у Манасеина, тогдашнего министра юстиции: «Имею честь поручить Вам…», «Ввиду предстоящего рассмотрения в особом присутствии дела по обвинению мещанки Софии Гинсбург и др. в государственных преступлениях… прошу Вас…», «Казначейство выплатит Вам денежное пособие в размере 300 рублей на лечение»:

Личное обращение (именно к Ходневу), личная услуга (именно от Ходнева) и - сребреники (Ходневу же, конечно).

Бегло пробежав 17-й лист сшива, тянусь к карандашу, но тут же поднимаюсь, чтобы снять со стеллажа том «БСЭ». Генералов? Донской казак Генералов? Не одноделец ли Александра Ульянова по процессу «второперво-мартовцев»? [72] Не верится, чтобы Ходнев дважды вставал на пути Ульяновых: в роли обер-секретаря на тайном суде старшего брата и в роли прокурора, заключавшего по жалобе среднего.

Да! Дважды!

Лист Г - это служебное письмо Манасеина Ходневу, помеченное 31 марта 1887 года. Вот оно полностью:

«Господину Чиновнику за обер-прокурорским столом сверх комплекта, в 5 департаменте Правительствующего сената надворному советнику Ходневу.

Ввиду предстоящего рассмотрения в особом присутствии Правительствующего сената предложенного мною 29 марта сего года дела по обвинению в тяжких государственных преступлениях казака Василия Денисиева Генералова, крестьянина Пахомия Иванова Андреюшкина и др., в числе 15 лиц, поручаю Вашему высокородию исполнение обер-секретарских обязанностей по означенному делу» [73].

Среди пятнадцати - брат Ленина Александр. Ходнев протоколировал его показания, его речь. Дело «второ-первомартовцев» памятно Ходневу. На процитированном письме Манасеина собственноручная его приписка: «Прошу г. Ходнева явиться к сенатору Дейеру утром 1 апреля».

Дейер сообщил Ходневу, что Александр III принимал в Гатчинском дворце чинов полиции, участвовавших в слежке за единомышленниками Ульянова, самолично н.ацепил каждому золотую медаль «За усердие» и выдал по тысяче рублей. Ходнев понял, каким должен быть протокол. Чиновник за обер-прокурорским столом сверх комплекта уже вскоре становится товарищем обер-прокурора.

И вот перед ним другой Ульянов…

Нетрудно представить, как Ходнев принял это неожиданное открытие.

В мрачном кабинете Дейера возникает стремительная фигура Ходнева с папкой под мышкой.

- Спешу порадовать… Господин Ульянов снова на коне.

Дейер поднимает голову.

- Полюбопытствуйте. - Папка переходит в руки сенатора. - Брат повешенного…

- Ах, брат…

- Видите ли, кузнец из Самары свят и безгрешен, а блюстители закона и порядка лгут, как сивые мерины.

Это вытекает из жалобы Ульянова… Завтра вы председательствуете по третьему отделению департамента, и я просил бы…

- Обещаю, обещаю… Впрочем, вы не допускаете мысли, что городовые могли заблуждаться самым добросовестным образом?

- Я держусь принципа: враг трона - мой враг. Адвокат слишком ненадежен. Не скрываю своего заключения - оно с отказом…

Быть может, подробности этого диалога были и другими, но факт фактом: готовых предубежденных союзников жалоба Ленина в сенате не имела. Она имела готовых, предубежденных недоброжелателей. Чем же тогда взяла она?

Сутью. Ленинской логикой.

Когда несправедливые судьи обвиняют невиновного убийцей или вором, а защитник и подзащитный терпят общее бедствие, общим для них становится и приговор, - он осуждает обоих: подзащитного - к наказанию, защитника - к новой защите, которую нельзя ни передать, ни тем более бросить, как нельзя бросить раненого или утопающего. Новая защита, по-настоящему благородная и прекрасная, требует от защитника всех его сил.

Лишенный возможности выступить в Правительствующем сенате, Ленин вложил в жалобу всю мощь своего гения. Нарушение окружным судом форм процесса - произвол с отказом в вызове свидетелей - впечатляло трагической связью с последствиями отказа. Это была причина осуждения невиновного.

Тут стоит повториться.

Подзащитный Владимира Ильича кузнец Красноселов просил в окружном суде: допросите служителей тюрьмы Борисова, Иванова, Васильева, Егорова, они скажут, что деньги я заработал в неволе, делал чайники, лудил миски, самовары, починял для больницы койки и ванны. И вот - «сотельная». Не крал, а заработал. Окружной суд отклонил эту его просьбу: зачем свидетели? Достаточно того, что в деле подшита бумажка начальника тюрьмы - «не работал, не слесарничал». Допросите, настаивал Ленин перед Правительствующим сенатом, и тогда на место обвинения станет оправдание. Подкрепляющие это требование прецеденты Правительствующего сената, недвусмысленные, строго определенные и, с этой стороны, бесспорные, били прямо по цели. Отказать себе сенат не мог. Решение отменено, новый разбор в Самаре, на который приглашены тюремные служители. Они подтверждают в один голос: Красноселов действительно слесарничал, починял, и присяжные вчистую оправдывают подсудимого.

Старая Самара. Старое здание окружного суда (бывший дом купца Светова). На скосе угла - чугунная доска: «В 1892 - 1893 гг. в этом здании работал защитником при Самарском окружном суде Владимир Ильич Ленин».

По железным ступеням, выбеленным подошвами множества посетителей, поднимаюсь на второй этаж.

Тут стояли они после судебной катастрофы - кузнец и защитник, - разделенные точеными балясинами мореного дуба под неусыпным доглядом бравого пристава.

- Теперь уже не выпустят… - говорил кузнец.

- Напротив. Повторяю, напротив…

Кузнец молчал, переводил глаза на оживленный судейский разъезд.

- Не позже, как завтра, я потребую свидания с вами, чтобы подписать жалобу.

- Боюсь, всего боюсь…

- Будем настаивать перед судьями сената, именно настаивать.

- Не послушаются… Нет, нет…

- А мы их заставим! И - заставил!

От здания окружного суда к дому, в котором жили Ульяновы, отправляюсь пешком. Эта часть города осталась такой же, как и три четверти века назад, и я могу, я хочу повторить его путь с его думами после всех перипетий процесса Красноселова. Тогда, в белозимней Самаре 1892 года, он, очевидно, начинал свой путь вот здесь, от боковины площади, шел по каменному рукаву Дворянской (теперь Куйбышевской), у деревянных решеток Струковского сада переходил улицу - и дальше по Почтовой… Только по Почтовой ли? Эту улицу тогда перегораживала махина строящегося собора.

Азямы, шушуны, штабеля леса, камня, обозы ломов-щины…

Сознание, что твои шаги где-то совпадут с его шагами, что это его путь, а вот эта комната - его комната, в это окно он глядел, тут спорил, писал первые страницы своих книг, любил и мечтал, - это сознание трогает, горячит воображение… И кажется, я угадываю, нет - вижу еще одну столь же увлекательную тропинку в прошлое.