Мастер-класс. Записки концертмейстера балета - Лада Исупова

– Ты куда?!

– Здрасьте!

В итоге дети, расфуфырившись поакадемичней, увязались за мной, и мы отправились на концерт.

«Театр уж полон, ложи блещут», приятное оживление в фойе, ни с чем не сравнимая атмосфера. Не опуская подбородка, еле заметным движением плеча сбрасываю с себя старую черную куртку, и. о. норкового манто, она грамотно скользит вниз, на уровне колена эффектным движением кисти ловлю ее за воротник, но, не успев достойно завершить полный цикл, натыкаюсь на расширенные от ужаса глаза детей:

– Ой! Это не наш кот!

Опускаю взгляд и чуть не грохаюсь в обморок: я вся в белом пуху! Плотным слоем.

(Последний раз надевала эту куртку на новую кофту с большим начесом.) Мгновенно, в прыжке, напяливаю куртку обратно, и мы несемся искать туалет, чтобы все это чистить, эх, как некстати, как некстати…

За минуту до начала, мокрая, но чистая, влетаю в зал.

Мне трудно описать концерт. Даже, пожалуй, невозможно. И это всегда так было: когда выступают ученики моих друзей или того хуже – свои, то я совершенно не могу воспринимать действо целиком, просто неспособна увидеть выступление со стороны, потому что давно нахожусь «внутри» и переживаю каждое движение отдельно. Все выступление раздергано в моем сознании на тысячу «трудных мест» и фрагментов, по которым, как по лезвию бритвы, я иду вместе с исполнителями: так, это сделали, это прошли, теперь это, здесь молодцы, а здесь могли бы лучше…

Поэтому я и не буду пытаться описать концерт со зрительского кресла, а останусь на своем стуле, за роялем. Если уж совсем коротко, то концерт прошел прекрасно, на подъеме, без срывов и накладок. Девицы танцевали хорошо, не по-школярски, публика щедро буйствовала.

Одним из сильнейших впечатлений для меня стала мужская вариация на музыку Пуни. Это были такие чудеса эквилибристики, высший пилотаж! Номер можно смело выдвигать на конкурс международного класса, и безусловная победа гарантирована. Это я не про мальчика, это я про себя. Что он творил! Я носилась за ним ошпаренной тенью, пытаясь при всем при том соблюсти размер и общую форму (хотя Пуни, не переживайте, в гробу не переворачивался, потому как вряд ли признал). Где-то в середине мальчик добавил пробежечку по кругу. Разволновался, должно быть. Не уважал он Пуни, ох, не уважал, ни во что не ставил.

К слову сказать, подобных вещей я не только не боюсь, но отношусь к ним как к азартной игре. Полно людей, которые обожают компьютерные игры, ну там, где надо гоняться за какими-нибудь самураями и попутно уворачиваться от пуль и драконов – врешь, не возьмешь! Очень непредсказуемо и азартно, а если ошибся – кошмар! все, умер, конец! Но тут же, не сбавляя оборотов, у тебя открывается следующая жизнь, и ты несешься дальше. Для меня подобные фокусы на концерте – что-то типа компьютерной игры для концертмейстеров: и азартно, и не умер, и сам себе молодец.

Кроме мальчика, других неожиданностей не было, программу все отработали на славу. Отыграв свой репертуар, я села рядом со старшей, смотреть финальный фрагмент из «Спящей», который шел под фонограмму. Настроение было прекрасное: все позади и с блеском, гора с плеч! Ужасно хотелось поболтать с ней о концерте, но она была неприступна и холодна, как памятник. С одной стороны, ей и хотелось, чтобы директриса, наконец, облажалась, а с другой – это же и ее работа тоже. Она сидела с поджатыми губами, стараясь сохранять доброжелательный вид. Я не утерпела и начала ее поздравлять и говорить, что все замечательно прошло, без единого срыва. Та слушала, задрав нос и глядя на сцену. До беседы со мной не снизошла. Ну и ладно! Я тоже уставилась на сцену. Через пару минут каменного созерцания она медленно повернулась в мою сторону и процедила: «Если бы тебя не было, у нее бы ничего не получилось».

Ой… когда не знаю, что ответить, то обычно говорю: «Спасибо».

Отгремели аплодисменты, восторги, охи-речи-поклоны, и всех пригласили на фуршет. Публика медленно потянулась наверх. Я стала неспеша собирать свои ноты, а вот тут-то меня ждала приятная неожиданность: к роялю выстроилась очередь из зрителей-музыкантов. Каждый, терпеливо дождавшись своей очереди, подходил, жал ручку, представлялся, кто откуда, и говорил приятные слова. Потом, наверху, другие зрители, кто узнавал меня, улыбались и сыпали комплиментами, но диво дивное в том, что музыканты не стали откладывать на потом, а подошли сразу. Такого я раньше не встречала – от коллег, как правило, не дождешься. Кстати, судя по этой очереди, профессия музыканта в нашем городе – дело неженское.

Позабавил один дедушка: представился, рассказал, где преподавал, и сообщил, что перед началом попереживал за меня на ухо супруге, мол, как же деточка будет играть в такой темноте? Поэтому стал за мной присматривать тревожно.

– Я был поражен, – нараспев декларировал он с круглыми глазами, – вы совершенно не смотрели на клавиатуру! Только на сцену и играли по танцорам как по нотам!

– Так и есть, я по ним и играю. Профессия такая.

Другой, назвавшись композитором, после долгих рулад спросил, глядя в свою записочку:

– А что вы играли для класса «В-3»?

Глянула в свой листочек, там значилась моя импровизация на большие прыжки. Не моргнув глазом, выдаю:

– Да это ничего, так, моя импровизация.

Он опешил и заморгал глазами:

– Если импровизация, то на чью тему?

– Да ни на чью, что в голову пришло.

Ну, думаю, это я зря назвала свою конвейерную вещь «ничего», сейчас он точно разобидится. Здесь к своему творчеству, начиная с детсада, относятся с неловеческим трепетом. Напишут фитюльку на одну строчку, созовут толпу гостей или в городском концерте исполнят, объявив «мировую премьеру», потом все кивают, поздравляют, шедевром называют. Он в себя пришел, нахохлился, настаивает, чтобы я проверила, это явно стиль Пуленка.

Ну какой Пуленк?! Хорошо же играла и даже не лажала вовсе, чего это он обзывается? На всякий случай еще раз проверила. Нет, все правильно, стоит: «Б. Пр., редко», – а под Пуленка не то что редко, а и вовсе ни разу прыгнуть не хочется. Потом уже дома поняла – он, наверное, перепутал классы и имел в виду один из тех листочков с мутотенью, которые я невзлюбила…

Концерт закончился сверх ожиданий хорошо и подарил шквал положительных эмоций. Покончив с очередью у рояля, я поднялась наверх, в радушные объятия немузыкальной публики – гости, родители, участники, все радостно щебетали-обнимались-поздравляли, и я чувствовала себя именинницей, получая комплименты и раскланиваясь за все подряд – за игру, за концерт, за всевозможных балеринок и за серебряный розан. Я ни за что не сдам эти сапоги!

Давно это было. В начале девяностых моя подруга попала в хор, который готовился к гастролям по Европе, что по тем временам было величайшей редкостью. Хор был уже укомплектован, и реальных шансов попасть туда у меня не было. Но бывают же еще нереальные шансы!

Как-то на репетиции разъярившийся дирижер заявил, что ситуация катастрофическая, и он вынужден набрать пару человек хоть с улицы, но в первых альтах некому петь! (У дирижеров вечно «катастрофы» и вечно «некому петь».) Я немедленно выразила готовность быть тем самым человеком с улицы, коварно притворившись первым альтом, и на следующий день мне предстояло побывать на репетиции, а затем пройти прослушивание. В задачу также входило бегло петь по нотам текущий репертуар, поэтому я попросила у Анны нотки на ночь. Она, выдернув один листочек, сказала: «А это велено к завтрашнему выучить наизусть, он сказал, кто не выучит – на гастроли не поедет».