Ночь, когда огни погасли - Карен Уайт

Душка тяжело вздохнула:

– Просто отвезите меня домой. Приеду, позвоню Уэйду. Его приятель работает в автомастерской, они с этим разберутся.

– Мне на работу только к часу, так что это укладывается в мой график, – сказала Мэрили, потом, подумав, что старушка не заметит сарказма, добавила: – Спасибо, что спросили.

Указав на нетронутый Душкин кофе, она предложила:

– Допивайте, я подожду.

Душка наморщила нос:

– Попросите бумажный стаканчик. Возьму кофе с собой и выпью потом.

Уже не пытаясь понять ее логику, Мэрили поднялась и влезла в начало очереди, чтобы попросить стаканчик. Вернулась, перелила кофе, открыла Душке дверь, пошла вслед за ней по ступенькам, стараясь держаться очень близко на случай, если Душка оступится, и вместе с тем стараясь, чтобы она ничего не заметила.

Когда Мэрили дошла до машины, Душка указала на небо:

– По-моему, это воловья птица.

Мэрили проследила за ее взглядом, увидела блестящую черную птичку с головой шоколадного цвета и серым клювом.

– Паразиты, – сказала Душка. – Джимми мне рассказывал, что они кладут яйца в гнезда других птиц, чтобы те растили их птенцов. – Душка прислонилась к минивэну, как будто на нее давила тяжесть воспоминаний. – Вот что красивого всегда было в этом клочке земли, так это разные птицы, которых Джимми здесь находил. Когда он не работал на ферме и не был занят другими делами, он приходил сюда. И всегда делал в книге пометки, как увидит очередную птицу.

Мэрили открыла дверь, встала рядом с Душкой на случай, если та захочет на нее опереться, а просить о помощи не захочет.

– А Кертис не возражал?

– Возражал. Но Джимми это никогда не останавливало. – Костлявые и острые пальцы Душки впились Мэрили в плечо, и старушка забралась на пассажирское место. – Он очень возражал. – Она повернулась к Мэрили и как-то странно улыбнулась. Мэрили села за руль и медленно повела машину, а Душка тем временем начала рассказ.

Душка

1939 год

Я натянула вожжи, чтобы Грейс, наша старая кобыла, ехала быстрее. Мне нужно было продать полный вагон цыплят, и я понимала: если Грейс не прибавит шагу, они в своих перьях просто зажарятся под августовским солнцем.

После того как долгоносики съели весь наш хлопок и, судя по рассказам, соседский тоже, папа был очень занят, размышляя, как еще заработать денег, чтобы по меньшей мере заплатить налоги на землю, а если повезет, по дешевке купить еще какую-нибудь из ферм. Я думала, что он спятил, и, кажется, даже сказала ему об этом, но он только рассмеялся и сказал, что трудные времена когда-нибудь закончатся и земля снова будет в цене. Я надеялась, что он прав, потому что если он намеревался продолжать в том же духе, мы вскоре скупили бы всю местность.

У нас еще оставался мамин огород, которым занималась только я, так что мы не умерли бы с голоду, но папа считал, что нам нужно купить побольше коров и свиней. Мы могли сами пить молоко и есть мясо, могли продавать, могли даже взять на работу кого-нибудь из бедолаг, что каждый день стучали в нашу дверь. Папа считал себя добрым христианином, потому что давал милостыню и разрешил Ламару остаться в том доме, где он жил с Руфусом. Хотя, может, это он сделал, потому что понимал – Руфус погиб не в результате несчастного случая.

Продавать цыплят придумала я. У нас их развелось много, и яйца было некуда девать. Я сказала папе, что, если мы станем их продавать, люди смогут разводить кур и есть хотя бы яйца и мясо. В детстве мне было жалко продавать своих цыплят, но теперь во мне не осталось ни малейшей сентиментальности. Видя, как фермы приходят в упадок, как целые семьи идут босиком по грязным дорогам, волоча за собой пожитки, ища работы и еды, я многое переосмыслила. Что касается цыплят, то я перестала придумывать им имена, еще когда Гарри за обедом сообщил мне, что я сейчас жую свою любимую курицу Марту.

Самым счастливым днем моей жизни стал тот, когда Гарри отправили жить к родственникам в Каир, тот, что в Джорджии, чтобы он там работал на лесоперерабатывающем заводе. Папе и дома пригодилась бы его помощь, но Гарри, связавшись с Кертисом Брауном, совсем отбился от рук, и папа таким образом немного подрезал ему крылья. Хотя бы ненадолго. Но от Кертиса, заправлявшего теперь небольшой фермой, которой тоже владел папа, мне было никуда не деться. «Зря я, наверное, перегнул палку», – не раз говорил папа доктору Маккензи. Но ему было жаль бедную миссис Браун, муж которой сидел в тюрьме, и он не мог отказать в помощи ей и ее дочкам только потому, что сын ей достался никуда не годный. Когда миссис Браун заболела и умерла, а девочек забрали, Кертис пообещал папе, что будет стараться изо всех сил. Хорошо, что папа не слишком поверил в эти слова, потому что иначе он был бы сильно разочарован.

Цыплята, впрочем, были только причиной. Хотя было воскресенье и работать мне в общем-то не следовало, я должна была разыскать Джимми – и Ламара, поскольку эти двое разлучались только на ночь, – пока папа не обнаружил, что он после церкви отправился гулять в парадных воскресных брюках. Портить хорошие штаны было, по папиным меркам, страшным грехом, так что я везла с собой комбинезон Джимми. Я знала – он опять ищет птиц, поэтому не стал тратить время, заходить домой и переодеваться, а пошел прямо так.

С тех пор как Гарри уехал, у всех прибавилось работы, даже у Бобби, который все делал так медленно и плохо, что только зря занимал место. Мы все вкалывали до изнеможения, с рассвета до темноты, и у Джимми почти не было возможности понаблюдать за птицами. Я его не винила, но если он порвал бы хорошие штаны, мне же самой пришлось бы их штопать. А если мне удалось бы продать цыпленка-двух, я провела бы время с пользой, и не пришлось бы врать папе о том, где я была.

Даже если бы я заблудилась, я поняла бы, что добралась до фермы Браунов, по забору, который должен был отмечать границы их фермы. Точнее, по тому, что осталось от забора. Большую часть досок они сожгли прошлой зимой, когда стало совсем холодно, а миссис Браун тяжело болела. Леса с юга от фермы были густыми, темными, но Кертису лень было поднять топор и нарубить дров. Мне не хотелось быть поблизости, когда папа узнает, что случилось с забором.

Грейс остановилась у подъездной дорожки, хотя я об этом ее не просила, – она всегда находила причину остановиться. Дорожка была вся в камнях и колеях, потому что никто не уделял ей особого внимания, да никто по ней и не ездил.

Пуф. Пуф. Услышав выстрелы, Грейс лишь приподняла голову, но внутри меня все задрожало, как натянутая струна. Целая стая ворон слетела с деревьев на краю леса, и с одного из них что-то упало. Судя по всему, человек.

Я не совсем поняла, что случилось потом. Все, что я помню – как тихо вдруг стало, как птицы перестали петь, будто загрустив, и как я с трудом заставила Грейс быстрым шагом дойти до полумертвого дуба, под которым оставила ее и цыплят. Дуб я очень хорошо помню – с черной расщелиной от удара молнии по всему стволу. Я выпрыгнула из повозки и так быстро, как только могла, рванула в лес.