Атомные шпионы. Охота за американскими ядерными секретами в годы холодной войны  - Оливер Пилат

Координирование сети из соседней страны — это аксиома советского шпионажа, как показал Александр Фут в своем авторитетном «Справочнике для шпионов» (Handbook for Spies)[19], где описал свой фактический опыт. Этот принцип гарантирует «максимальную степень эффективности при минимальной угрозе разоблачения», замечает он. Имея в виду, что Заботин, будучи резидентом советской военной разведки в Канаде, сосредоточился на Соединенных Штатах, нет ничего удивительного в том, что он обчистил атомную кухню со всеми чуланами и в самой Канаде. Возможно, он считал, что, когда в военное время шпионишь за союзниками, правила не обязательно соблюдать так уж строго.

Еще в 1944 году участок у поселка Чок-Ривер близ Петававы, провинция Онтарио, был выбран для строительства пилотного завода или небольшого атомного реактора, который должен был работать на канадских запасах урана и тяжелой воде из США в качестве замедлителя. Этот важный и в некоторых отношениях уникальный завод рос быстрыми темпами. Поскольку им руководили из Монреаля, Мэю было нетрудно туда пробраться. Секретные доклады о петававских делах произвели на Заботина достаточно сильное впечатление, чтобы летом 1945 года он навестил друга, жившего недалеко от Чок-Ривера, и затем прокатился по реке на моторной лодке с единственной целью — телеграфировать директору шпионского центра в Москве описание внешнего вида завода.

Когда атомные исследования достигли своей наивысшей точки, советский шпионский аппарат озаботился налаживанием новых связей на заводе в Чок-Ривере, Монреале и всех прочих местах, после того как Мэю приказали вернуться в Англию. Телеграмма от Заботина директору московского Центра, датированная 9 августа 1945 года, прозрачно подтверждает ту мысль, которая содержалась во всей их корреспонденции, что Мэй обладает редкой для шпиона степенью самостоятельности. Она гласила:

«АЛЕК СООБЩИЛ НАМ, ЧТО ВСТРЕТИЛСЯ С НОРМАНОМ В… [ОН БЫЛ У НЕГО ДОМА]. В… РАБОТАЕТ В ЛАБОРАТОРИИ МОНРЕАЛЬСКОГО ОТДЕЛЕНИЯ НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОГО СОВЕТА… ОН СПРОСИЛ МНЕНИЯ АЛЕКА: СТОИТ ЛИ ЕМУ [В…] ПЕРЕДАТЬ ИНФОРМАЦИЮ ОБ АТОМНОЙ БОМБЕ. АЛЕК ОТВЕТИЛ ОТРИЦАТЕЛЬНО. АЛЕК УТВЕРЖДАЛ, ЧТО В… ЗАНИМАЕТ ДОВОЛЬНО НИЗКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ И ЗНАЕТ ОЧЕНЬ МАЛО…»

После того как советские шпионы, подмазанные наличными, пускают корни (в том смысле, в котором пускают корни розовые кусты), их направляют то в одно, то в другое место, при необходимости им могут приказать сменить работу. К Мэю, однако, всегда относились с пиететом. Однажды в 1945 году московский директор телеграфировал резиденту Заботину в Оттаву:

«ОБСУДИТЕ С НИМ [АЛЕКОМ]: СЧИТАЕТ ЛИ ОН НЕОБХОДИМЫМ ДЛЯ НАШЕГО ДЕЛА ОСТАВАТЬСЯ НА МЕСТЕ; СМОЖЕТ ЛИ ОН ПРОДОЛЖАТЬ РАБОТУ ИЛИ ЕМУ БУДЕТ ПОЛЕЗНЕЕ И НУЖНЕЕ УЕХАТЬ В ЛОНДОН?»

После того как была сброшена настоящая бомба, канадский и британский контингенты совместного проекта начали таять. Заботин ответил:

«ОН НЕ МОЖЕТ ОСТАТЬСЯ В КАНАДЕ. В НАЧАЛЕ СЕНТЯБРЯ ОН ДОЛЖЕН ЛЕТЕТЬ В ЛОНДОН. ДО ОТЪЕЗДА ОН ПОЕДЕТ НА УРАНОВЫЙ ЗАВОД В ПЕТАВАВСКОМ ОКРУГЕ, ГДЕ ПРОБУДЕТ ОКОЛО ДВУХ НЕДЕЛЬ. ОН СКАЗАЛ, ЧТО В СЛЕДУЮЩЕМ ГОДУ ДОЛЖЕН НА МЕСЯЦ ПРИЕХАТЬ В КАНАДУ».

Видимо, Мэй находился в Петававе, когда Гузенко вышел из советского посольства, прихватив с собой документы. Как и Заботин, как и Карр, вербовщик шпионов, как и Николай Живейнов, корреспондент ТАСС, игравший важную роль в сети под кодовым именем Мартин, Мэй, не теряя времени, уехал из Канады.

Задолго до своего отъезда Мэй через Заботина договорился о встрече с новым связником в Лондоне. Он должен идти в определенную сторону перед Британским музеем в условленный час 17 октября, неся под левой подмышкой газету «Таймс». Его новый связник должен подойти к нему с газетой «Пикчер пост» в левой руке и сказать: «Как быстрее всего пройти на Стрэнд?» Мэй должен ответить: «Пойдемте со мной, мне как раз в ту сторону», а чуть погодя сказать: «Вам привет от Майкла».

Возможно, еще был шанс, а может быть, и нет, успеть предупредить британскую контрразведку, чтобы она поставила наблюдение у Британского музея 17 октября, поскольку для того, чтобы расшифровать, проанализировать и проверить документы Гузенко, требовалось немало времени и кропотливого труда. Канадский доклад говорит: «Имеющиеся у нас данные не позволяют заключить, состоялся ли контакт».

У доктора Мэя было пять месяцев на подготовку. (В заботинских телеграммах оговаривалось, что он будет читать лекции по физике в Королевском колледже и что в экстренном случае с ним можно связаться там по телефону; и этот звонок был одним из первых шагов в ходе восстановления дамбы, рухнувшей из-за Гузенко.)

15 февраля 1946 года, в тот же день, когда в Канаде началась общая облава на подозреваемых по документам Гузенко, подполковник Берт, глава контрразведки из Скотленд-Ярда, прибыл повидать доктора Мэя в Шелл-Макс-Хаусе в Лондоне, где тот работал. Подполковник Берт поинтересовался, не было ли каких-то утечек ядерной информации во время пребывания Мэя в Канаде. «Впервые слышу об этом», — с некоторой грубостью сказал Мэй. Он отрицал, что в Канаде к нему обращались советские агенты, и отказался отвечать на дальнейшие вопросы.

Последовало пять дней пристального наблюдения. Мэй ничем себя не выдал. За это время из Канады поступили дополнительные сведения, и подполковник Берт явился к Мэю снова. Шеф контрразведки сказал, что знает, что Мэй должен был встретиться с кем-то у Британского музея, но не смог прийти на встречу. Это правда, согласился Мэй. «Я решил умыть руки и выйти из игры», — сказал он.

Прежде чем Мэя успели арестовать, он сказал, что хочет сделать признание. Он быстро набросал свои показания и подписал их. Так же как и те выдумки, которыми в 1947 году Гарри Голд старался обмануть нью-йоркское жюри, расследовавшее подрывную деятельность, показания Мэя должны были приукрасить те факты, которых он не мог отрицать, и помочь ему избежать новых разоблачений. Можно предположить, что к тому времени советская разведка уже догадалась, какие документы пропали из Оттавы, и решила, что спасти Мэя уже нельзя. В любом случае вот как звучало его признание:

«Около года назад, когда я находился в Канаде, со мной связался человек, чье имя я отказываюсь раскрывать. Он зашел ко мне на частную квартиру на Свейл-авеню в Монреале. По-видимому, он знал, что я работаю в монреальской лаборатории, и хотел получить от меня сведения об атомных исследованиях.

Тогда, как и раньше, я тщательно обдумал правильность действий, нацеленных на то, чтобы развитие атомной энергии не ограничивалось только Соединенными Штатами. Я принял мучительное решение о необходимости передать общие данные об атомной энергии и удостовериться, что их приняли всерьез. По этой причине я решил рассмотреть предложения, сделанные мне обратившимся ко мне человеком.