Чмоки - Дэвид Хаггинз

Я вышел на Уоррен-стрит и двинулся в сторону пешеходной зоны возле юстонской высотки. В витрине камуфляжного магазина торчал манекен в прикиде для насильников на этот сезон: черный вязаный шлем и расстегнутая армейская куртка поверх темно-синего синтетического спортивного костюма. Ветер рвался в цементный каньон, гнал мусор по пустой улице. Какой-то бомж развалился на вентиляционной решетке и, попивая пиво из брошенной кем-то банки, смотрел, как у его ног скачет на ветру пустой пакетик. На Драммонд-стрит не было ни души, только старик в черном костюме искал себе пропитание в мусорном баке. Скоро все там будем.

Ночного сторожа в «Пуффе» тоже сократили в целях экономии. Никто не видел, как я подошел и отпер дверь ключом Тони. Я поднялся по лестнице на нужный этаж, отключил сигнализацию и в свете с улицы нашел Аланову дверь. Знакомый офис опять напомнил мне, сколько я всего потерял из-за Алана. Я вошел в кабинет, спустил жалюзи и зажег настольную лампу на шарнирной ножке. В верхнем ящике рядом с ежедневником лежала записная книжка.

Я уселся в крутящееся директорское кресло и стал искать в книжке какую-нибудь Клэр с кенсингтонским номером телефона. Многие номера начинались с подходящих цифр, но никакой Клэр там не было. В ежедневнике я только раз наткнулся на ее имя, написанное большими буквами и обведенное в кружок в ячейке давно прошедшего вторника. Я взял обе книжки и отважно зарядил их в ксерокс. Копии получились отвратительно серые, но все-таки читабельные. Я сунул оригиналы обратно в стол и прогулялся по другим ящикам. В третьем сверху обнаружился американский охотничий нож, лежащий поверх каких-то папок. Кривое лезвие блеснуло недоброй улыбкой. Я выложил нож на стол и просмотрел бумаги, но ничего интересного не нашел.

Нижний ящик оказался заперт. Я хотел было взломать замок, да вовремя вспомнил один случай. Мы как-то взяли из банка большую сумму денег, и Алан на несколько часов запер их в этот ящик, а ключ спрятал в какую-то книгу с полки над столом. Я пересмотрел их штук двенадцать, и наконец из «Мира инвестиций» за 1995 год на ковролин вывалился маленький серебристый ключик. И тут я сообразил, что не посмотрел, между каких страниц он был вложен. Ладно, будем надеяться, что Алан тоже не помнит.

Послышался какой-то звон. Я выключил свет, расплющился и врос в стену возле двери.

К счастью, оказалось, что звук доносится с общей лестницы: кто-то из соседей сверху засиделся допоздна в офисе.

Я вернулся к столу. В нижнем ящике было несколько папок. На одной из них было написано «Своя тема», но ничего связанного с моим увольнением я там не нашел. Я отодвинул от стены картотечный шкаф, в котором хранились финансовые бумаги. С тех пор как Алан забыл однажды вечером ключ от дома, там, с обратной стороны, был скотчем прилеплен дубликат. Я отодрал его и сунул в карман. Придвинул шкаф обратно к стене и вернул ключ в книгу.

Сев в метро, с ногами забрался на лавочку и в грязноватой теплоте вагона стал просматривать добытые копии. На завтрашней страничке в ежедневнике было четыре записи: две деловых встречи после обеда и две личных вечером. Перьевой ручкой аккуратно выведено: 18:00 — «Эллинг», а чуть пониже — обычной: 19:30 — «Базар». «Эллинг» — это бар на первом этаже в «Хилтоне» на Парк-лейн. «Базар» — тоже знаю. Это паб для дизайнеров на Портобелло-роуд, если от Аланова дома ехать, то на север, и там где-то с милю. Пару месяцев назад мы с Аланом водили туда Гудрун на ее день рождения. Меня оттуда потом вышвырнули за драку в пьяном виде. Какой-то пижон из мажоров пролил Гудрун вино на рукав и забыл попросить прощения. Я решил, что обязан его проучить, а дальше понеслось…

Добравшись до станции «Восточный Патни», я обнаружил, что с велосипеда сперли переднее колесо. Разгневанный, я бросил прикованные к перилам останки и пошагал домой. Когда я пришел, Лиз еще не было. В гостиной остался слабый, уже застарелый запах марихуаны, на столе стояло несколько пустых винных бокалов.

На другое утро я проснулся в девять. Лиз крепко спала в гостевой спальне. Похоже, опять назревает конфликт. После завтрака я перепробовал все номера с кенсингтонским кодом из Алановой книжки. Где-то автоответчик, где-то длинные гудки. Если кто-то брал трубку, то выяснялось, что никакой Клэр там нет. Я вспомнил, как мучился Тони, пытаясь вызвонить своего Джима.

Лиз пришла с опухшими глазами. Значит, скоро опять начнем сцепляться по любому поводу.

— Сварить тебе кофе?

— Не надо, я сама.

Между нами была какая-то пустота, как будто мы с ней не жили, а играли в дурацком несмешном сериале.

— Да ладно, давай я. Ну как вчера, весело было? — спросил я, засыпая кофе в кофеварку. Судя по жутким кольцам вокруг глаз, Лиз вчера выкурила не меньше килограмма травы.

— Я у Мэри была. А ты как?

— Тоже ничего было. Спагетти ели.

— Здорово. Кстати, я вчера с родителями говорила… — начала Лиз, протирая уголок заспанного глаза.

Папаша Джералд — существо довольно безобидное, а вот с дорогой тещей Эйприл у нас не заладилось с самого начала. Ослепленная родительской любовью мамаша считала, что ее единственная дочь должна выйти за аристократа. А тут влез я — бастард, без году неделя в респектабельном мире среднего класса, а пожалуйста, туда же!

— Я отцу пересказала, что Рассел говорит, и сказала, какой у нас доход и расход.

— И зачем, позволь спросить?

Джералд до пенсии был адвокатом, а потом благодаря своей деловой жилке вступил в страховой синдикат при «Ллойде»,[16] который сейчас весь в долгах. Еще Джералд помог кому-то сколотить официальную благотворительную организацию для помощи погоревшим коллегам. Когда Лиз мне рассказала, я предложил послать им всем по бесплатной бритве в комплекте с буклетом о переселении душ.

— Отец говорит, что нужно выставить дом за хорошую цену и посмотреть, что будут предлагать. Ты об усыновлении подумал?

Я отвел глаза и принялся теребить кожицу у основания ногтя.

— У меня же другая ситуация, чем у тебя, ты понимаешь? Я не могу всю жизнь ждать! — Лиз горестно поглядела на свой живот, как будто там и правда дотикивал последние минуты какой-то генетический таймер. У нее жалобно задрожали губы. Я хотел обнять ее, но она со слезами оттолкнула меня:

— Тебе на меня наплевать! Когда ты в клинике лежал, тебе вообще все равно было, есть я или нет!

Она вырвала из соснового держателя кусок бумажного полотенца и принялась вытирать глаза.

— Мы не можем больше так жить, — тихо сказала она.

— То есть? Ты что, хочешь развестись?

В глубине души я знал, что она говорит правильно, но, хотя мы по сто раз пережевывали все это на тренинге, я все равно пережил некоторый шок.

— Я не знаю, что я хочу. Я вообще ничего не знаю! С тобой невозможно общаться.