Русский Харбин - Олег Гончаренко

Пойманный хунхуз

Проницательный наблюдатель харбинской жизни свидетельствовал: «На практике же все было иначе. Китайские судьи обычно были невежественными и неподготовлены к судебному разбирательству, где дело шло не дальше битья батогами не только подсудимого, но и свидетеля. В судах правили полуграмотные китайцы-драгоманы, они писали прошения, по-своему изменяя показания подсудимых, свидетелей, истцов, защитников, и подсказывали решения судьям. Взяточничество, обычное зло в Азии, играло значительную роль в судопроизводстве. Как правило, положение подсудимого было тяжелое, зачастую просто безвыходное, но далеко не лучшим было и положение свидетелей, которые также могли томиться в тюрьме, до появления в суде».[17]

Известен трагикомичный случай, когда в ходе слушанья гражданского дела китаец-драгоман перевел русское словосочетание «разбитое стекло», как «убитый Стекло», что меняло смысл и характер преступления, переводя его из гражданских в разряд уголовных дел. Вновь назначенный на свое место китайский судья ревностно взялся за дело об убийстве «гражданина Стекло», приказал провести тщательное расследование обстоятельств и постановил направить чинов харбинского сыскного бюро на поиски тела. Русские истец и ответчик были и сами уже не рады тому, что обратились в суд, ибо дело грозило им тяжелыми последствиями. Перспектива пребывать в тюрьме по постановлению суда до окончательного выявления истины им совсем не нравилась, и они стали уверять судью и драгомана, что готовы решить тяжбу между собой миром. Однако китайцы успели уже так запутаться в ходе судебного разбирательства, что искренне не могли понять, о какой мировой умоляют их эти странные русские, если речь шла об убийстве. Впрочем, были и другие случаи, когда не столько профессионализм судьи и его компетентность, сколь даже внешний облик поражали воображение тех несчастных, кому приходилось иметь с ним дело. Современник так описывает эту драматическую историю: «В одну из камер суда, в которой председательствовал судья такого устрашающего вида, словно он только что спустился с сопок из хунхузского стана, ввели пожилую русскую женщину, закованную в… кандалы. Она находилась уже несколько лет в тюрьме по обвинению в убийстве сожителя-китайца, но по ее делу все еще велось судебное следствие. Она была в ужасном виде, на грани сумасшествия. Увидев страшного судью, она закричала: «Да убейте вы меня поскорее, ради Бога!»[18]

Подобные примеры как нельзя лучше доказывают не только медлительность и несовершенство правосудия, которое пыталась вершить в Харбине китайская администрация, но и то, как русские жители города невольно становились его жертвами. Оценку качеству китайских судов давали в своих лекциях профессора Юридического факультета, основанного в Харбине и открытого в равной степени для молодежи из эмигрантов, советских служащих КВЖД и китайцев. Маститые профессора Г. К. Гине, Н. В. Абрикосов, Н. В. Устрялов и Н. И. Миролюбов любили блеснуть курьезными примерами китайских судебных разбирательств, выступая перед студенческой аудиторией и призывая своих слушателей с должным вниманием в будущем относиться к вопросам судопроизводства. Харбинское студенчество Юридического факультета, весьма неоднородное по своему составу и взглядам, с интересом ходило на лекции приглашенных экспертов; практически все студенты были едины с ними в оценке китайской правовой системы, звучащей с академических кафедр. Студенты в большинстве своем были полны готовности по окончанию курса применить все полученные знания на практике и попытаться изменить существующее положение вещей. И это неудивительно, ибо лучшее юридическое образование в Маньчжурии, несомненно, можно было получить именно в стенах этого учебного заведения. В остальном студенты Харбина, как и взрослые, исповедовали те взгляды, которые были популярны в их собственном кругу общения, и порой враждовали, становясь субъектами, как шутили они, уголовного права. Происходило это, как правило, в ходе массовых побоищ между представителями какого-нибудь харбинского «Союза мушкетеров» и неистовыми комсомольцами из семейств советских служащих КВЖД. Как утверждали очевидцы молодежных уличных боев, случалось, что в ходе выяснения отношений молодыми людьми пускались в ход палки, кастеты и даже револьверы. Впрочем, были в Харбине и сугубо мирные студенческие организации, как правило, национально-ориентированные, как, например, Русское студенческое общество, возникшее на рубеже 1921–1922 годов, в состав которого входили те из студентов, которые еще недавно бились с оружием в руках против большевиков на фронтах Приморья в качестве белоповстанцев. Испытав на своем недолгом веку неоднократные встречи с грозившей им смертью, они устремились к фундаментальным познаниям и новым открытиям в жизни, презрев мелочные устремления и обиды, свойственные юнцам, не нюхавшим пороху, но жаждавшим самоутверждения. Само же общество способствовало своим членам получить или завершить высшее образование за границей, главным образом в американских университетах, и занималось тем, что по договоренности с ведущими учебными центрами Североамериканских Соединенных Штатов, направляло туда на учебу особо отличившихся русских студентов. Большинство из направленных стажеров так никогда и не вернулись в Харбин, обосновавшись за океаном и найдя там свою судьбу.

В отличие от студенчества, состоятельное взрослое население Харбина, далекое от всякой политической и общественной деятельности, но все еще проявлявшее некий интерес к активной жизни, записывалось в Союз домовладельцев, пытавшийся действовать в традициях прежних профессиональных клубов Российской империи. Возглавлял союз камергер двора его величества, первый и последний генерал-губернатор Приморья и шталмейстер двора его величества Николай Львович Гондатти, уверенный в том, что русское архитектурное наследие одинаково дорого и русским, и местным китайцам. За чаепитием под благоухающими кустами сирени за окном своего особняка, окруженный любителями прекраснодушных бесед о возрождении России, председатель союза взволнованно вещал о грядущем торжестве разума и всеобщем братстве, для которого необходимо сохранить исторический облик Харбина.

Проживающие в Харбине генералы, в силу уверенности, что, кроме них, сделать это не под силу никому, в разное время дали согласие возглавить разнообразные русские воинские союзы. Так, например, знаменитое дальневосточное отделение. Русского общевоинского союза возглавил генерал-лейтенант Григорий Афанасьевич Вержбицкий, герой Гражданской войны. Дальневосточный Корпус русских добровольцев взял под свое попечение генерал-майор Николай Павлович Сахаров. Дальневосточным Союзом казаков, в целом подчиненным атаману Семёнову, в Харбине руководил генерал-лейтенант Алексей Проклович Бакшеев. Генерал от кавалерии В. А. Кислицын, монархист, сторонник «кирилловцев», возглавлял местный «Союз легитимистов». А еще один генерал, П. Г. Бурлин, создавший «Братство Русской Правды», напротив, довольствовался участием в политической деятельности национальной направленности. Однако далеко не все чины генералитета и вообще бывшие военные люди Харбина, попавшие сюда в период массового исхода белых отрядов из Приморья, желали сидеть сложа руки или лишь формально участвовать в ветеранских и общественных организациях. На домашнем, бытовом, уровне, в кругу недавних беженцев, не вписавшихся в существующий экономический формат Харбина, они любили вести разговоры, вспоминая о последнем походе из Владивостока «на Сибирь и Россию», бои под Спасском и Волочаевкой с большевиками. Обсуждали былое — жестокости красных партизан Лазо в особенности, печально-знаменитую расправу над рекой Хорь с плененными 130 офицерами и всадниками Конно-егерского полка полковника Враштеля и бесславный конец самого злодея, убитого впоследствии белоповстанцами. В жарких спорах обсуждались планы дальнейшей борьбы, продолжение террора, и среди тех, кто так и не нашел применения своим силам в Харбине, зрело желание вернуться в Россию с оружием в руках и возобновить борьбу. И если на низовом уровне казаков и солдат разговоры первоначально не шли дальше эмоциональных обсуждений, то в образованных верхах иногда они получали академическое обоснование. Военный теоретик, преподаватель Императорской академии Генерального штаба генерал-майор Александр Иванович Андогский, эвакуированный в 1918 году с Академией Генерального штаба из Казани в Омск при наступлении красных еще в правление Колчака, всерьез рассуждал о создании летучих партизанских отрядов. Численность отрядов, предлагаемых Андогским, должна была составить по 25 человек в каждом, которых требовалось хорошо вооружить и обучить способам выживания в тайге, дабы, периодически высылая их в Забайкалье, Заамурье и Приморье, неожиданным и лихим появлением своим сеять панику среди работников советских учреждений. Вряд ли эти предложения были услышаны отдельными партизанами-одиночками, проживавшими какое-то время в Харбине на положении обывателей и не имевшими обыкновения к чтению военно-научных трудов, но как-то неожиданно для всех идея партизанской войны вдруг с новой силой вспыхнула в сердцах многих отставных военных харбинцев. Таким примером может послужить судьба некоего Емлина, крестьянина из Южного Приморья, какое-то время проживавшего в Харбине совершенно без средств к существованию и оказавшегося в годы Гражданской войны предводителем партизанского отряда, созданного им из односельчан на Урале. Несколько сотен вооруженных крестьян продолжали борьбу против большевиков до прихода регулярных белых войск. Емлин добровольно влил свой отряд в белые части на правах иррегулярной пехоты и в боях с красными дослужился до звания подполковника. На станции КВЖД Пограничная, куда Емлин выехал из Харбина, на выделенные единомышленниками деньги он закупил необходимые для своего личного похода вещи и оружие и в одиночку преодолел советскую границу, добравшись до ближайших поселений одному ему ведомыми таежными тропами. Там ему без труда удалось поднять изнуренных поборами советской власти крестьян на расправу с коммунистами и местными немногочисленными работниками ГПУ. Он также в свое время сумел поднять народ и по другую сторону границы, правда, уже на борьбу с хунхузами. Другой в чем-то очень похожий на Емлина человек, капитан Петров, также в одиночку отправлявшийся за советскую границу, поднимал против большевистской власти восстания в районе Никольска-Уссурийского, Сучана, станции Пограничной и даже Владивостока.