Чаша страдания - Владимир Голяховский

— Соломон Михайлович, я отправил шифровку в Москву о том, что ваша миссия началась очень успешно.

Нью-Йорк оказался настоящим еврейским городом, в нем жило два миллиона евреев — 40 процентов населения. Повсюду были построены синагоги — и большие красивые здания, и маленькие помещения всего в одну комнату. Гостей из далекой России встречали бородатые раввины и прежде всего приглашали помолиться вместе. На них накидывали традиционную полосатую накидку — талес, на лоб и на левое плечо привязывали тефиллин — черную коробочку, содержащую молитвы. Им, членам партии большевиков, было непривычно и стыдно бормотать слова молитв. Да они и не знали текстов и отвыкли от всего этого, но и отказываться было неудобно — теперь они были в другом мире, в котором считалось, что евреи должны быть евреями повсюду. Как почетным гостям, им даже доверяли носить Тору. Если бы они отказались, мог выйти скандал и тогда вся их миссия провалилась бы. А у них было по две встречи в день в синагогах и клубах, все хотели видеть и слышать евреев из России, и многие охотно давали деньги. Каждый раз они собирали три-пять тысяч долларов.

Одно выступление Михоэлса состоялось в самой богатой синагоге Нью-Йорка «Темпль Эману-Эль» на шикарной Пятой авеню, улице богачей и дорогих магазинов. Эта синагога во многом отличалась от других. В архитектуре здания смешались элементы католических храмов и восточноеврейского архитектурного стиля. В синагоге стоял даже орган, как у католиков. Женщины сидели вместе с мужчинами, хотя по канонам еврейской веры они должны быть разделены на молитвах, чтобы не думать друг о друге, а погружаться в моление. И раввины тут выглядели не ортодоксальными евреями, а были одеты в обычные хорошо сшитые костюмы черного цвета. Это была реформистская синагога, в ней не особо соблюдались строгие законы Талмуда. Богатые евреи, приходившие сюда, знали о страданиях европейских и русских евреев еще меньше, чем другие, — они были заняты своим бизнесом и не очень задумывались о том, что происходит в далеком от них мире.

Три раввина попросили Михоэлса:

— Мы знаем, что вы великий актер. Пожалуйста, окажите нам честь — выступите с каким-нибудь номером из вашего репертуара перед прихожанами.

— Спасибо за предложение. Вы просите выступить прямо в синагоге?

— Что же тут особенного? У нас поют знаменитые певцы из оперного театра «Метрополитен», у нас выступали и другие актеры. Но не было ни одного настолько великого.

Михоэлс подумал: «Они богачи, так вот я почитаю им рассказы Шолом-Алейхема о жизни бедных евреев». Аудитория заволновалась, послышались рыдания.

Зато они сразу собрали двести тысяч долларов.

— Что ж, синагога стоила нашей «мессы», — пошутил Михоэлс, перефразируя знаменитую реплику французского короля «Париж стоит мессы».

* * *

Михоэлс решил поговорить об их вынужденных молитвах с советником посольства Громыко, который прекрасно говорил по-английски — его речь почти нельзя было отличить от речи американцев.

— Андрей Андреевич, как вам удалось так выучить английский язык?

— О, это очень интересно. Когда меня послали в Америку, товарищ Сталин дал мне совет — ходить в разные церкви и синагоги и вслушиваться в притчи священников и раввинов. Я последовал его совету и так отшлифовал свой английский.

— Сам товарищ Сталин советовал вам ходить в храмы веры?

— Почему же нет? Он учился в духовной семинарии в Тифлисе и знает, как произносят притчи.

— Вот я и хотел вам сказать: в синагогах нас приглашают читать молитвы, но мы ведь большевики.

— Я знаю об этом. Ничего страшного. Мы запрашивали Москву, и нам ответили: «Пусть собирают деньги, все остальное не имеет значения».

Дипломатическая карьера Андрея Громыко была одним из самых типичных случаев того, как из рабоче-крестьянского слоя населения выделялась советская интеллигенция. Он родился в белорусском селе Громыки, учился уже в советское время в Минском экономическом институте и стал партийным выдвиженцем. В 1934 году, после того как арестовали многих кадровых профессиональных работников Министерства иностранных дел, там образовалась нехватка кадров. Ее заткнули группой неподготовленных членов партии рабоче-крестьянского происхождения. Главным критерием, кроме происхождения, была их идеологическая верность программе партии.

В этой группе был и тридцатичетырехлетний Громыко. Неожиданно для него самого его сразу сделали заведующим отделом стран Америки. На таком ответственном посту ему пришлось начинать с азов — учить английский язык и обучаться тонкостям сложного искусства дипломатии. В 1943 году его прислали в Америку советником посольства и затем назначили послом, заменив им Максима Литвинова.

* * *

Евреи победнее селились в нижней части Восточного Манхэттена. Там они сумели устроить себе жилье по типу настоящего еврейского местечка штетеле: повсюду мелкие лавочки, все торгуют, все знают друг друга. Большинство состоятельных евреев жили в своих домах в Бруклине. Михоэлса приглашали и возили туда. Он побывал в части Манхэттена, которая называлась «Брэдфорд стайвесент», — это был процветающий еврейский район с красивыми особняками в глубине садов. Там ему показали Еврейский госпиталь — лучшее лечебное учреждение города. По госпиталю его водил главный хирург профессор Ниссен, немецкий еврей, сбежавший от фашизма. Он сказал:

— От имени нашего Еврейского госпиталя я передаю в дар Советскому Союзу тысячу доз нового мощного противовоспалительного лекарства пенициллина. Это лекарство спасет жизни тысяч раненых.

Михоэлс ничего не знал о пенициллине, которого еще не было в России.

Его повезли в Принстон на встречу с Альбертом Эйнштейном, который работал в этом университете. Эйнштейн был беженцем из Германии, он хорошо знал о зверствах немцев по отношению к евреям и сам был председателем американской комиссии по помощи советским евреям. Эйнштейн сказал Михоэлсу:

— Немцев и японцев надо победить как можно скорее, иначе погибнет много людей. Как физик, я знаю, что можно создать оружие неимоверной разрушительной силы. Недавно мне сообщили, что немецкие ученые разрабатывают его. Поэтому я решил написать письмо президенту Рузвельту, чтобы у нас тоже начали работать над таким оружием.

* * *

Не все проходило гладко на встречах с евреями. Нередко гостей начинали придирчиво расспрашивать о жизни евреев в Советском Союзе. Они рассказывали, что после революции евреи впервые стали полноправными гражданами, многие получили образование, стали профессионалами, учеными. Им говорили:

— А как же тридцать седьмой год? У нас писали о зверствах Сталина.

Отвечать на эти реплики было непросто. Михоэлс говорил за них обоих:

— Я не знаю, что писали у вас. Но посмотрите на меня и на Ицика — мы живем и работаем, свободные, счастливые, у нас есть еврейский театр, наши поэты и писатели пишут на еврейском языке, мы издаем еврейскую газету.

О тысячах других, арестованных и погибших, он умалчивал.