В клетке. Вирус. Напролом - Джон Скальци

– Привет, – сказал я близнецовому трилу.

– Привет, – ответил мне по крайней мере один из близнецов.

– Мы можем как-нибудь помочь тебе обустроиться? – спросил Тони. – Я знаю, последняя пара дней у тебя выдалась веселенькой.

– На самом деле сейчас я бы просто хотел завалиться спать, – сказал я. – Пусть это звучит не очень увлекательно, но день был слишком длинным.

– Без проблем. Твоя комната ничуть не изменилась с тех пор, как ты заходил туда в последний раз. В рабочем кресле есть индукционная панель. Она должна подойти на первое время, пока не подберешь что-нибудь получше.

– Замечательно, – сказал я. – Ну тогда всем спокойной ночи.

– Постой, – попросили близнецы и вручили мне воздушный шарик. – Мы забыли его бросить, когда ты зашел.

– Спасибо, – поблагодарил я и взял шарик.

– Мы сами надули, – сообщили близнецы.

Я задумался о смысле этого утверждения и, так ничего и не придумав, спросил:

– Как?

– Не спрашивай, – ответили близнецы.

Само собой, заснуть я не смог. И, промучившись три часа, сдался и отправился в свою пещеру.

Личное пространство для хадена – предмет щекотливый. В физическом мире до сих пор шли споры, сколько места действительно нужно хадену. Наши тела неподвижны, и большинство их находится в специальных медицинских «колыбелях» разной степени сложности. Хадену требуется место для такой «колыбели», а также для присоединенной к ней медицинской аппаратуры, и, строго говоря, больше ничего.

Для наших трилов это тоже не имеет значения. Трилы – машины и в личном пространстве не нуждаются. Автомобилю безразлично, сколько других автомобилей находится в гараже. Главное, чтобы он мог въехать и выехать. Поэтому, когда только начали проектировать квартиры для хаденов и их трилов, все они были похожи на ту, что мне показала Латаша Робинсон: маленькие, функциональные, безнадежно прагматичные.

Потом люди заметили, что хадены начали страдать от тяжелой депрессии, не имевшей отношения к их болезни. Причина была очевидна всем, кто давал себе труд задуматься об этом. Пусть тела хаденов и находились в «колыбелях», а трилы были всего лишь машинами, но когда ими управлял хаден, они становились настоящими людьми, а большинству людей не нравится жить в шкафу. Может, хаденам и не нужно столько же места, сколько людям с полноценными двигательными функциями, но какое-то пространство им все же требуется. Поэтому маломерные чуланы хадены использовали только в крайнем случае.

В нефизическом мире (не в виртуальном, поскольку для хадена нефизический мир столь же реален, как и физический) существует «Агора», огромное место встреч для хаденов всего мира. Доджеры – то есть не-хадены – привыкли считать «Агору» чем-то вроде трехмерной социальной сети, онлайн-игрой с колоссальным количеством игроков, где нет других заданий, кроме как просто торчать там и общаться. Одной из причин, почему доджеры так считают (да, мы зовем их по названию стадиона), является то, что открытые для них сектора «Агоры» именно так и работают.

Объяснять тому, кто не является хаденом, как работает «Агора», все равно что объяснять дальтоникам, что такое зеленый цвет. Они получат лишь общее представление, но не смогут оценить всю ее полноту и сложность просто потому, что их мозг в буквальном смысле устроен иначе. Невозможно описать наши масштабные собрания, наши споры, игры, нашу близость – сексуальную или иного рода. Чужаку все это покажется странным, даже отталкивающим. Чтобы понимать «Агору», надо жить в ней – и никак иначе.

При всем этом в «Агоре», по существу, нет чувства приватности. Можно на некоторое время отключать ее или создавать структуры либо участки с ограниченным доступом – ведь люди есть люди, и им свойственно собираться в узкие группы. Но создавалась «Агора» для тех, кто навсегда и неотвратимо заперт в собственной голове. Ее целью была именно открытость, и за двадцать лет своего существования она превратилась в нечто, не имеющее аналогов в физическом мире. Именно открытость повлияла на то, как хадены общаются между собой и в физическом мире. Они делают видимыми свои личные данные, имеют общие каналы и обмениваются информацией с такой откровенностью, которую доджеры сочли бы полной безответственностью, если не безумием.

Впрочем, не все хадены. Те, кто заразился уже в зрелом возрасте, были теснее привязаны к физическому миру, где прошла большая часть их жизни. Поэтому, заболев, они живут в основном в своих трилах, а «Агору» используют – если вообще используют – только как хваленую систему электронной почты.

В противоположность им хадены, заразившиеся в раннем детстве и не успевшие в полной мере познать физический мир, предпочитают жить в «Агоре», а не запихивать свой разум в трил и бренчать в нем по физическому миру. Однако большинство хаденов существуют одновременно в двух этих пространствах, переходя из одного в другое в зависимости от обстоятельств.

Но в конце дня ни физический мир, ни «Агора» не могли дать большинству хаденов то, в чем они по-настоящему нуждались, – место для уединения. Не изоляции, навязанной синдромом клетки, а именно добровольного уединения там, где они сами захотят, где можно расслабиться и спокойно подумать. Лиминального пространства между мирами, существующего только для них и для тех, кого они выберут.

Какие формы будет принимать это пространство, зависит от тебя самого и от твоей компьютерной инфраструктуры, чтобы его обеспечивать. Они могут быть самыми простыми, как построенные по шаблону типовые домики, и храниться на общем сервере, существуя за счет рекламы, которая появляется в рамочках и автоматически пропадает, когда хаден выходит из сети, или необъятными, постоянно возобновляемыми мирами, которые растут и развиваются, пока их владельцы, очень богатые хадены, находятся в роскошных дворцах, парящих над их творениями.

Мое лиминальное пространство находилось где-то посередине между этими двумя крайностями. Это была пещера – большая и темная, где с потолка свисали светящиеся черви, имитируя ночное небо. В сущности, я воспроизвел знаменитые пещеры Вайтомо в Новой Зеландии, только увеличил их в десять раз и убрал следы присутствия туристов.

Внутри пещеры, нависающей над темной, бурлящей подземной рекой, была платформа, где я либо стоял, либо сидел на единственном стуле, который на нее поместил.

Я почти никого не пускал в свою пещеру. Однажды в колледже, когда я ухаживал за одной девушкой-хаденом, я решился пригласить ее туда. «Да это же пещера Бэтмена!» – воскликнула она, оглядевшись, и начала смеяться. Наши отношения, и без того уже хрупкие, после этого продержались недолго.

Теперь я думаю, что то наблюдение было ближе к истине, чем мне хотелось бы признать. Вплоть до этого момента я был публичной персоной, и каждый мой шаг отслеживался независимо от того, где я находился. Темное и тихое, мое убежище стало для меня местом, где я мог быть одним из своих альтер эго – систематически урезать школьные домашние задания или считать любые свои размышления в то время невероятно глубокими.