Хороший сын, или Происхождение видов - Чон Ючжон

Хэчжин исчез. На двадцать втором этаже залаял Хэлло. Я раскрыл ладонь, в которой была зажата сережка. Сам того не замечая, я сжимал ее так крепко, что кончик гвоздика впился мне в кожу. Я, как ювелир, взял сережку кончиками пальцев и внимательно ее осмотрел. Вряд ли она выпала из чьего-либо уха. Иначе замочек не был бы застегнут. Значит, она лежала в сумке или в кармане одежды и выпала оттуда. Это было возможно в двух случаях: кто-то приходил к нам в квартиру, этот человек носит серьги.

Сперва я подумал о тете. Не помню: проколоты у нее уши или нет, но помню, что она каждый раз была в разных серьгах или клипсах. Серьги с красными драгоценными камнями, которые торчали, словно слезинки, серьги в форме короны, плотно прилегающие к ушам, серьги с синими звездами… Среди такого разнообразия драгоценных камней легко мог быть и жемчуг.

Хэлло затих. Я закрыл входную дверь, вернулся в квартиру и, сняв тапочки, встал на коврик. В этот момент в голове раздался странный звук — словно по полу катилось что-то маленькое, как камешек. И я увидел себя, вынимающего руку из кармана ветровки с надписью «Частный урок». Это было прошлой ночью на этом самом месте, когда я снял кроссовки. Я вспомнил, как посмотрел туда, откуда раздался этот звук. Еще вспомнил, что не смог поднять этот предмет, потому что прямо за мной стояла мама. В тот момент я знал, что это такое.

Я опять разжал руку и посмотрел на сережку. Затылок пронзила колющая боль. Не может быть. Вряд ли это… Часы пробили два часа. Я положил сережку в брючный карман. Это все нервы. Мое буйное воображение.

Из гостиной я вышел на веранду, перед этим снова открыв все окна, которые закрыл Хэчжин. Квартира до сих пор воняла хлоркой. Нечеткие следы крови и отпечатки рук оставались повсюду — на лестнице, на стене в коридоре на втором этаже, вдоль лестничной площадки, на стене гостиной, на двери маминой комнаты, на ножках углового шкафа, на настенных часах и на рамке с семейной фотографией, на которой мама называла нас «мои инь-ян». Я пристально посмотрел на маленькую каплю крови размером с песчинку на часах. Хэчжин ее не заметил? Он и муху разглядит над угловым шкафом, стоя перед своей комнатой.

Я сделал поспешный вывод, что он, скорее всего, ничего не заметил. Иначе наверняка стал бы донимать меня расспросами — Откуда здесь кровь, ты что, дома свинью зарезал? Я достал аптечку, порылся в ней и взял перекись водорода. Полулитровый флакон был заполнен на две трети. Я опустошил спрей с ароматом для дома и перелил в него перекись. Словно опрыскивая химикатами овощи, я начал брызгать на мамину дверь. В каждом месте, где были следы крови, поднимались белые, похожие на плесень, пузырьки. Я вытер их туалетной бумагой и спустил ее в унитаз. Я также обработал угловой шкаф, столик на кухне, лестницу и коридор на втором этаже.

Свой матрас я спустил на первый этаж и поменял его с матрасом мамы. Конечно, это не поможет удалить въевшиеся пятна крови. Но в этом действии для меня был определенный смысл — мамины следы возвращаются в мамину комнату. Я и представить себе не мог в нормальном состоянии спать на маминой крови, пусть даже лишь ночь или две. Слава богу, матрасы совпали по размеру.

Куда же он ушел?

Я застелил кровать и выпрямился, когда неожиданно раздался голос мамы. Голос был очень спокойным, словно она вслух читала книгу. Он… Вдруг я вспомнил про тетрадь с записями, которую утром нашел в бюро. Возможно, этот вопрос был оттуда. Вопрос, который я весь день тоже беспрерывно себе задавал. Куда я ходил вчера ночью? Чем я занимался в течение двух с половиной часов?

Я же точно его видела.

Что там было еще написано? Я толком не мог вспомнить. «Было холодно» или «было страшно», или «было ужасно». Кажется, что-то в этом роде.

Когда я вышел из маминой комнаты, меня зазнобило. В гостиной дул страшный холодный ветер, в доме стало, как на зимнем поле. Я быстро закрыл все окна и двери. Потом последний раз осмотрел гостиную, прикидывая, есть ли еще места, которые я не убрал. Решив, что все чисто, я побежал на второй этаж, сел за стол и открыл первую страницу тетради. Моя память не подвела меня, но и не оказалась точной. В ней были все эти три слова.

Очень холодно, страшно и ужасно.

То, что ей было холодно, было легко понять. Если дождливая зимняя ночь кому и может показаться теплой, так только полярному медведю. А вот два других прилагательных — «страшно» и «ужасно» — были абсолютно не ясны. Не ими описывают зимнюю ночь. Ее сын был для нее, несомненно, не подарком, но вряд ли страшным и ужасным. Тогда, наверно, речь не обо мне.

Произошло убийство.

На этот раз раздался голос Хэчжина.

Сказали, это молодая женщина.

Может быть, она видела, как убили эту женщину. Где же это произошло? Недалеко от причала, где ее нашли, на волнорезе или на дорожке вдоль набережной? Где бы то ни было, труп вполне мог запутаться в швартовых. Река Тончжинган протекала между первым и вторым микрорайонами, плотину открывали примерно между полуночью и часом ночи. Если женщину убили и бросили в реку именно в это время, когда скопившаяся за целый день вода резко вырывалась в море и неистовствовало страшное течение …

За спиной послышался странный звук. То ли царапанье скребущейся о пол деревянной палки, то ли скрип пустых качелей, раскачивающихся на ветру. Или все вместе. Я поднялся, подошел к стеклянной двери на террасу и раздвинул жалюзи. Уже стемнело, и под навесом горел свет. На качелях сидела мама, словно присела немного передохнуть от работы. Пальцы скрещены, руки на животе, голова откинута назад к спинке. Она смотрела на темное небо. Каждый раз, когда морской ветер раскачивал качели, полы ее белого платья развевались, словно порхающие бабочки. Босые ноги скребли по деревянному полу. Рана под подбородком зияла страшным красным цветом и смеялась, как Джокер.

Ты в самом деле не помнишь? — спросил Джокер. Убеждая себя, что это галлюцинация, созданная в моем мозгу, я громко сказал:

— Ты о чем?

Ты же тоже это видел.

— Что? Когда? Где?

Как и всегда, разговор с галлюцинацией закончился молчанием со стороны видения. Зато вместо этого я вспомнил странные образы, которые я нечетко, но видел, открыв глаза ранним утром. Фонари, горящие желтым светом, темная тень реки, которая вихрем неслась внизу под моими ногами, алый перевернутый зонт, застрявший в ветвях дерева на аллее посреди дороги, строительный брезент, развевающийся на ветру.

Я почувствовал колющую боль в затылке, словно меня ужалила пчела. Эти образы не были связаны ни с причалом, ни с волнорезом, ни с переходом. На волнорезе уличные фонари горели белым люминесцентным светом, а дорога посередине не была разделена деревьями. Рядом с волнорезом не было и строительной площадки, закрытой брезентом. За ним раскинулось море, а перед дорожкой вдоль реки стояли уже достроенные многоквартирные дома и магазины. Единственное место, где возможно было увидеть все эти образы, была дорожка вдоль реки, которая стремительно несла свои воды. Где конкретно, я даже примерно представить себе не мог, но это было и не так важно. Скорее всего эти образы я увидел до начала припадка, что со мной уже случалось.