В ожидании Романа - Глафира Душа

–?Слышь, Сань... давай, это... помоги мне руки... А то как мы со связанными?..

Саня кое-как на спине дотянулся до друга и стал зубами трепать веревку. Она не поддавалась. Узел был крепкий, веревка грязная, волосатая и вонючая. Он быстро выдохся.

–?Давай я попробую, – предложил Степан.

Он нагнулся к связанным Санькиным рукам. Узел поддался. Потом уже Саня развязал руки Степана. Они ощупали себя. Понятное дело, ни оружия, ни фляг с водой, ни сигарет при них не осталось. Не было также ремней и головных уборов.

–?Степ! Ты помнишь, как мы сюда попали? Что случилось?

–?Чего-то не очень... Танк наш подожгли, помню. Мы с тобой успели вылезти. Там еще Олег с Толяном... Не видел я их. Потом что-то громыхнуло совсем рядом и я как в воронку провалился... Знаешь, будто летел, но не вверх, а вниз... Плавно так, долго летел, аж дух захватило... А потом жуткая головная боль и... ты рядом.

Что было с ними после, мозг Степана вспоминать отказывался. Есть такое понятие в психологии – вытеснение. Это защитный механизм психики, когда память «не помнит» то, что помнить невыносимо больно.

Почему-то здесь, среди детских распашонок и погремушек, вспомнилось то, о чем Степан запретил себе вспоминать. Ни подробностей, слава Богу, ни деталей память не воспроизводила. Помнил одно: Саньку пытали. Причем на глазах у Степана. Самого Степана не трогали, оставили на потом. А бедного Саньку превратили в кровавый мешок. Похоже, они – душманы – получали наслаждение от процесса. Ни о чем не спрашивали, никаких данных не выведывали. Просто развлекались, резвились...

Потом устали, видно. Ушли отдыхать. Перед тем как уйти, сказали:

–?Крюк принести. Повесить, как свинья. Горлом. – Один из них выразительно показал на кадык. – Чтоб висеть, пока сдохнет. – И заржал. То ли обкуренный был, то ли обезумевший от собственной жестокости.

Они ушли. Санька уже и не стонал даже. Сил смотреть на него у Степана не хватало. Что было делать? Что вообще можно сделать в такой ситуации? Единственное, снять свою гимнастерку и положить дружбану под голову.

–?Слышь, Степ! – Санька еле шевелил губами. – Я прошу... Убей меня ты.

Степан молчал.

Санька собрался с силами, чтобы произнести следующую фразу:

–?Сейчас... А то вдруг они передумают... Степа, будь другом... Я прошу...

–?Здесь нет ничего... – Степан беспомощно оглядел сарай. – Нечем...

–?Найди... Может, они нож бросили... или гвоздь какой... Если сильно в сердце... то получится.

Санька еле говорил. С трудом дышал. Видно было, что каждое слово дается ему с трудом и болью.

Степан еще раз обвел глазами сарай. Палки, куски навоза, солома, мусор, консервная банка...

–?Вот... банка только... – «Тушенка свиная», – прочел про себя Степан. Большей издевки судьбы ожидать было трудно.

–?Давай...

–?Что? Как? Саня-я-я!

–?Тихо, тихо, тихо... – Саня еле шептал. – Вены... на обеих руках... и на ногах... Давай! И горло... горло тоже...

Духи не вернулись. Что-то произошло там, за стенами сарая... Что-то изменилось. В деревню вошли наши. Освободили Степана. Радоваться он не мог. Молча вышел, пошел с ребятами. Потом остановился, резко повернулся и побежал за Санькой. Взял на руки и понес.

–?Да брось, Степан! Не донести! Брось!

Ребята уговаривали его, а сами помогали, подставляя кто плечо, кто локоть...

Вокруг стреляли, бомбили, а они кое-как, спотыкаясь, то припадая на колено, а то и падая, донесли-таки его до своего лагеря.

Цинковый гроб, сопроводительные документы, «черный тюльпан». Хоть это. Хоть что-то.

Степан не разговаривал после случившегося месяц. Команды отдавать – отдавал. Но и все. Команды и приказы – ведь не разговор. Раньше по вечерам, когда ребятам удавалось кое-как примириться с жарой, духотой и знойным воздухом, когда перед сном наступали короткие мгновенья обманчивого покоя, кто-то просил:

–?Степ! Почитай что-нибудь! Рвани душу!

И он не ломался, читал своего любимого Бальмонта:

Я был в России, грачи кричали,

Весна дышала в мое лицо.

Зачем так много в тебе печали?

Нас обвенчали. Храни кольцо.

Я был повсюду. Опять в России.

Опять тоскую. И снова нем.

Поля седые, поля родные.

Я к вам вернулся. Зачем? Зачем?

Кто хочет жертвы? Ее несу я.

Кто хочет крови? Мою пролей!

Но дай мне счастья и поцелуя.

Хоть на мгновенье. Лишь с ней. С моей.

Бывало, кто-то всхлипывал в середине стиха, кто-то шумно вздыхал...

Теперь же, когда Степан не разговаривал, вечерами травили анекдоты, вспоминали байки из прошлой жизни. В основном, конечно, про любовные похождения, про доступных девчат, про силу свою мужскую и неотразимое обаяние. Особенно преуспевал в этом Гиви. Каждый раз им предлагалась вниманию слушателей новая история с головокружительными подробностями и пикантными деталями.

Ребята посмеивались, шутили, беззлобно переругивались, подначивая друг друга и провоцируя Гиви на очередной рассказ о любовном приключении.

–?Молодой человек, вам подсказать? Помочь выбрать? – Продавщица смотрела на Степана с некоторым раздражением и с интересом одновременно. Как замер над кроваткой, так и стоит столбом вот уже минут двадцать.

–?А? Что? Помочь? Зачем? – Он очнулся от своих воспоминаний и не сразу сообразил, где находится...

И тут же:

–?А, да! Подскажите. У меня двойня!

–?Поздравляю!

–?Мне бы кроватку... И коляску... И ванночку. И... что там еще нужно?

Девушка кинулась предлагать ему на выбор детские принадлежности. И хотя выбор в ту пору был невелик, все же пришлось решаться – синюю, зеленую или белую коляску. Одеяло шерстяное или фланелевое? Нужны ли подушки новорожденным или их приобретают позже?

Он что-то перебирал в руках, что-то доверял выбрать девушке, долго копался в пеленках-распашонках, пока его не пронзила страшная мысль, от которой он с остервенением сжал погремушку и, не заметив, раздавил своими натренированными пальцами. Девушка с недоумением смотрела на странного покупателя. Что это с ним? Но вместо глаз увидела два бездонных колодца, в которых плескалась такая боль, какой ни в одних других она до сих пор не встречала.

«Я – убийца! – кричал сам себе Степан. – За что мне такое счастье – быть живым? Стать отцом? Жить? Любить? За что это мне, убийце? Ведь он мог жить. Он – Санька – мог отлежаться, оклематься. А я его убил!» Другой голос не соглашался, твердил: «Да он же страдал! Он же сам просил тебя! Он все равно бы умер. Только в муках! А ты помог. Ты, можно сказать, спас его от лишних мучений!» Степан горько усмехался, не соглашаясь с этими сомнительными доводами, и все твердил: «Он же мог жить! Его могли спасти! А я убил! Я – трус! Я – мразь! Я – подонок! Я испугался, что меня будут мучить на глазах у Саньки. И я не выдержу... Я буду просить их остановиться... Буду умолять о пощаде или о смерти! Не важно, о чем! Важно, что я унижусь, я не вынесу такого!»