Жизнь и смерть Лермонтова - Александр Скабичевский

Но слова – словами, а Мартынову нужно было запастись вещественными доказательствами зловещего вмешательства секундантов и в его ссору с Лермонтовым, и в ход поединка, и в правосудие. А записочки и черновые «правдивые» ответы на вопросные пункты как нельзя лучше свидетельствовали в его пользу: черновые ответы – о искреннем раскаянии Мартынова и желании помочь правосудию, а записочки – о вынужденном подчинении грубому давлению секундантов, угрозами заставивших его изменить показания. Разумеется, все сказанное – пока что только предположение. Важно лишь то, что Мартынов придавал этим документам большое значение и тщательно их хранил.

Бартенев, как мы уже сказали, опубликовал одну из записочек только в 1885 году, четыре года спустя после кончины князя Васильчикова и десять лет спустя после смерти Мартынова. Но тут сразу возникает вот какой вопрос: что же помешало редактору сделать то же самое, скажем, в 1872 году, сразу же по получении записочки Мартынова и, так сказать, «по горячим следам» статьи князя? Почему, наконец, Мартынов предложил Бартеневу не все записки сразу, а сперва лишь одну?

Рискнем предположить, что та первая записочка была как бы пробным его «шаром»: сойдет или не сойдет она за подлинную. Очевидно, Бартенев – старый опытный литературный делец – заподозрил неладное. Мы не знаем, показывал ли он записочку Васильчикову, но можно утверждать, что князь признал бы ее за подложную. Разумеется, Бартенев вовсе не горел желанием стать участником скандала или, не дай Бог, судного процесса и напечатал записку, когда все заинтересованные лица уже переселились в мир иной.

Но вот тут возникает еще один вопрос: почему же всем другим бумагам из архива Мартынова, в том числе и его незаконченным воспоминаниям о поэте, пришлось ждать публикации в «Русском архиве» еще долгих восемь лет? Неужели же родственникам Мартынова не хотелось побыстрее «реабилитировать» его и они попытались сделать это только в 1893 году, уже после выхода в свет в 1891 году первой фундаментальной биографии поэта П. Висковатова, где солидное место было отведено Васильчикову и его воспоминаниям, и сенсационных статей П. Мартьянова в 1892 году и год спустя его книги «Дела и люди века»? Мы не будем строить догадки, но вот одна любопытная деталь: князь Д. Оболенский, автор публикации бумаг Мартынова, наотрез отказался показать их Мартьянову, у которого был, что называется, нюх на литературные мистификации особенно там, где это касалось биографии и творчества Лермонтова. Оставим пока загадку бумаг Мартынова – она еще ждет своего исследователя – и посмотрим, чем же закончилась заочная ожесточенная полемика между Мартыновым и князем Васильчиковым.

В 1875 году Мартынов умирает, так и не сумев при жизни печатно отомстить своему врагу. А вскоре Васильчиков делает сенсационное признание «для потомства и истории» П. Висковатову, пояснив при этом, что «…в печать проскочило кое-что из сведений не в пользу Лермонтова», и поэтому он больше «…не считает себя обязанным молчать, и что поведение Мартынова снимает с него необходимость щадить его».

Князь был человеком умным и дальновидным и прекрасно понимал, что после всего случившегося между ним и Мартыновым и вслед за вмешательством прессы ему выгоднее поведать маститому биографу близкую к истине версию дуэльных событий. В противном случае всегда отыщутся «очевидцы» и проворный журналист, которые быстро заполнят легендами и мифами эту лакуну.

И все же Васильчиков – он скончался в 1881 году – не был до конца откровенным и не решился из предосторожности раскрыть ту тайну, что связывала секундантов с Мартыновым. Он только весьма прозрачно намекнул Висковатову на два преступления, которые они утаили от суда, а потом пытались всеми силами скрыть от общественного мнения и упорно хотели переложить друг на друга. Здесь мы и предложим читателю обещанную ранее догадку, а для этого необходимо восстановить подробности роковой дуэли. Но прежде чем приступить к этому, поясним, почему мы воспользуемся в основном воспоминаниями князя Васильчикова.

Увы, как это ни прискорбно признать, но все иные свидетельства о дуэли и с юридической, и следственной точек зрения сомнительны и противоречивы. По ним хорошо писать романы и повести, а не вырабатывать версии. В большинстве своем – это письма современников поэта с пересказом из вторых и третьих рук слухов и домыслов, бытовавших в тогдашнем обществе, или же сообщения разных лиц (либо со ссылками на таковых) из пятигорского окружения Лермонтова, пристрастных, разумеется, в своем отношении к поэту. Сразу же после дуэли «водяное общество» разделилось на два противоположных лагеря: одни – их было большинство – резко порицали Мартынова, другие – не менее горячо его оправдывали, и подобное «противостояние» не могло не породить самых противоречивых мнений, которые кругами расходились по России и порождали уже вовсе нелепые, но устойчивые мифы и «предания». К тому же некоторые воспоминания появлялись на свет много лет спустя после событий 1841 года, вслед за статьями Васильчикова, Мартьянова, Висковатова, и время, естественно, внесло свои коррективы в оценки и суждения их авторов.

Лезгинка. Рисунок М. Ю. Лермонтова

Как было бы просто нарисовать совершенно неуязвимую от критики картину поединка, сопоставив воспоминания всех его участников. Но, увы, Глебов, Столыпин и Трубецкой не оставили нам ни единой строчки. Конечно, не каждый образованный человек середины XIX века доверял свои мысли, сомнения, переживания дневнику или испытывал неодолимую потребность к писанию мемуаров, но такое объяснение вряд ли будет в данном случае убедительным. Ладно бы секунданты, но и их родственники хранили по поводу дуэли совершенное и красноречивое молчание, которое еще ждет своего осмысления. Ведь взять вот Мартынова: он так и не решился поверить бумаге историю ссоры и дуэли, но щедро зато делился «воспоминаниями» о минувшем со своими родными и доверенными людьми. Впрочем, все они оказали Мартынову плохую посмертную услугу: в повествованиях господ Бейтлинга из Ардатова и Пирожкова из Ярославля, которые были напечатаны в журнале «Нива» в 1885 году, и в рассказе сына Мартынова – он появился в 1898 году и не в «Русском архиве», а в каком-то «Русском обозрении»! – подробности поединка настолько баснословно различны, что у любого непредвзятого читателя исчезают последние сомнения относительно «искренности» Мартынова и его услужливых посредников. Впрочем, во всех своих рассказах Мартынов продолжал твердить одно: что, мол, «приятели раздули ссору», сами назначили жестокие условия дуэли, Лермонтов в него целил, а он «вспылил» и спустил курок – «ни секундантами, ни дуэлями не шутят…» Но оставим Мартынова и перенесемся в прошлое, в летний вечер 15 июля 1841 года…

…Было шесть с половиной часов пополудни, когда противники и секунданты съехались вместе в четырех верстах от Пятигорска и выбрали место для поединка на дороге, ведущей в селение Николаевское. Собиралась гроза. Мартынов был мрачен и зол. Столыпин обратил на это внимание Лермонтова, но тот только пожал плечами и презрительно усмехнулся.

Секунданты начали необходимые приготовления к дуэли. Кто-то из них воткнул в землю шашку, сказав: «Вот барьер». Глебов бросил фуражку в десяти шагах от шашки, но длинноногий Столыпин, делая большие шаги, увеличил дистанцию. «Я помню, – говорил князь Васильчиков, – как он ногою отбросил шапку, и она откатилась на некоторое расстояние. От крайних пунктов барьера Столыпин отмерил еще по 10 шагов, и, как пишет князь, «…разведя противников на крайние дистанции, положили им сходиться каждому на десять шагов». Дуэлянтов поставили на скате дороги, около двух кустов: Лермонтова лицом к Бештау, следовательно, выше, Мартынова ниже, лицом к Машуку, и вручили им заряженные дальнобойные пистолеты знаменитой оружейной мастерской братьев Кухенройтеров. Лермонтов расстегнул сюртук, Мартынов снял черкеску…