Жизнь и смерть Лермонтова - Александр Скабичевский

Вообще-то секундантов было четверо, но участие в поединке князя С. Трубецкого и близкого друга поэта А. Столыпина-Монго от суда утаили. Как и поэт, они были в опале у Николая I. Прежде чем расстаться, пять соучастников дуэли дали, как утверждал впоследствии Васильчиков, «…друг другу слово молчать и не говорить никому ничего другого, кроме того, что… показано на формальном следствии». Мы не будем гадать, чем они скрепили свой договор, но из этих слов князя видно, что тщетно было бы считать за истину материалы судного дела. Правда, извлечь кое-что из него все-таки возможно: выяснить, например, что же именно хотели утаить обвиняемые от суда, чем мы в дальнейшем и воспользуемся.

Прошли годы… И чем выше вставала из забвения звезда поэтического гения Лермонтова, тем невыносимей становилась жизнь Мартынова. «Гнев общественный всею силою своей обрушился на Мартынова, – писал его современник И. Забелло, – и перенес ненависть к Дантесу на него; никакие оправдания, ни время не могли ее смягчить. Она преемственно сообщалась от поколения к поколению… В глазах большинства Мартынов был каким-то прокаженным». В старости он делил свое время между домом в Леонтьевском переулке и крупной карточной игрой в Английском клубе. Стал мистиком, занимался в своем кабинете вызыванием духов и, как вспоминал князь В. Голицын, учившийся с его сыновьями, «…как нельзя лучше оправдывал кличку «Статуя командора». Каким-то холодом веяло от всей его фигуры, беловолосой, с неподвижным лицом, суровым взглядом…»

Все смелее осуждают его в газетах и журналах. Каждый год в день дуэли отправлялся он в один из окрестных подмосковных монастырей замаливать свой смертный грех, уединялся там и служил панихиду «по убиенному рабу божьему Михаилу».

Вряд ли убийца поэта поддерживал какие-либо связи с другими участниками поединка и вообще питал к кому-либо из них дружеские чувства после всего, что они все вместе содеяли. Шрамы взаимных счетов и обид не исчезают. Должно быть, испытывал Мартынов некое удовлетворение, когда в могилу один за другим сходили свидетели его преступления. Первым погибает в 1847 году на Кавказе М. Глебов, в 1858 году умирает в далекой Флоренции ближайший друг поэта А. Столыпин-Монго, а год спустя – «тишайший» и незаметный князь С. Трубецкой. Правда, здравствовал еще князь Васильчиков, но он предпочитал пока что помалкивать…

Здесь судьбе было угодно властно вторгнуться в размеренную московскую жизнь Мартынова и спокойное сельское бытие князя Васильчикова. Событиям свойственно развиваться непредсказуемыми путями, и поначалу ничего вроде бы не предвещало грядущего жестокого столкновения между двумя соучастниками дуэли. Но тлеющие угли подспудного конфликта только и ждут, когда кто-нибудь их разворошит, дабы вновь разгореться ярким пламенем.

В 1867 году выходит книга А. Любавского «Русские уголовные процессы», где в одном из очерков впервые излагалось существо дела «О предании военному суду отставного майора Мартынова, корнета Глебова и титулярного советника князя Васильчикова, за произведенный первым с поручиком Лермонтовым дуэль, от чего Лермонтов помер». Автор как опытный юрист добросовестно привел два варианта описания дуэли, воспользовавшись для этого соответственно ответами Васильчикова и Мартынова на вопросы следственной комиссии.

Васильчиков показал, в частности, следующее: «…Дуэль была назначена на расстоянии 15 шагов, но от барьера в каждую сторону отмерено было еще 10 шагов, где противники должны были первоначально стать. Особого права на первый выстрел по условию никому из них дано не было; каждый мог стрелять или стоя на месте, или подойдя к барьеру. Когда Лермонтов и Мартынов стали на крайних точках отмеренного между ними расстояния, то один из секундантов подал знак рукою, и они по сему знаку сойдясь к барьеру, остановились. Первым выстрелил Мартынов и нанес Лермонтову рану в правый бок навылет (курсив авт.), от которой Лермонтов мгновенно умер, не успев даже выстрелить…»

Ответ Мартынова был приведен в книге почти дословно: «…По условию дуэли каждый имел право стрелять, когда ему вздумается, стоя на месте или подходя к барьеру. Он, Мартынов, первый подошел на барьер, ждал несколько времени выстрела Лермонтова, потом спустил курок (курсив авт.)»

Любавский воздержался от каких-либо комментариев показаний обвиняемых, но наблюдательный читатель приходил к заключению, что они двусмысленны и неполны. Еще раньше в обществе ходили разные темные слухи, что, мол, Лермонтов был убит с нарушением негласных правил дуэли, и вот теперь они находили свое подтверждение. В самом деле, у тогдашнего читателя, хотя он и не знал о сговоре обвиняемых, а в деле видел абсолютную истину, все же возникали после сопоставления подчеркнутых нами фраз недоуменные вопросы: так остался все-таки Лермонтов на месте после сигнала секунданта или же подошел к барьеру, как и Мартынов, и целился ли вообще поэт в своего противника? Ответы повисали в воздухе и возбуждали интерес у многочисленных поклонников поэта, литераторов и историков.

Итак, публика заговорила в открытую об этом историческом поединке. И с этого момента события вокруг Мартынова и Васильчикова начинают стремительно нарастать…

Два года спустя после выхода в свет книги Любавского, известный историк и публицист М. Семевский обращается с письмом к Мартынову, где велеречиво просит его рассказать общественности о дуэли и искренним признанием облегчить душу. Одновременно Семевский проделывает такой коварный ход: помещает свое письмо в журнале «Вестник Европы» и таким образом оно становится достоянием гласности.

Откровенно говоря, сей поступок трудно было назвать благородным, но, увы, таков был вообще образ действий милейшего Михаила Ивановича, которого его современники не стеснялись называть «…вертлявым господином, ловко умеющим ловить рыбу в мутной воде». Семевский не стеснялся в средствах добывания для своего журнала «Русская старина» интересовавших его сведений, и недаром М. Салтыков-Щедрин относил его к фельетонистам-историкам, которые «…не задаются в своих трудах никакою идеею и тискают в печатные статьи нимало не осмысленные материалы, открытые где-нибудь в архивах или частных записках».

Мартынов в ответном послании заявил, что, мол, «…злой рок судил быть ему орудием воли провидения» и посему говорить о Лермонтове он не вправе, а «принять же всю нравственную ответственность этого несчастного события на себя одного не в силах…» В конце письма он предложил Семевскому адресоваться к князю Васильчикову, ибо тот «…вероятно, не откажется сообщить о дуэли все подробности, а равно и об обстоятельствах, ей предшествовавших».

Это был уже открытый вызов князю, и пронырливый Семевский незамедлительно им воспользовался: в 1870 году он помещает письмо Мартынова в своем сборнике «Материалы для биографии Михаила Юрьевича Лермонтова». Михаил Иванович не удержался и похвалился своим читателям, что располагает еще и воспоминаниями друзей поэта Л. Арнольди, Д. Столыпина и А. В-ва. Семевский фамилию этого человека не назвал, но она была секретом полишинеля: под аббревиатурой «А. В-в» скрывался князь Васильчиков.

Как впоследствии выяснилось, Семевский действительно побывал у князя и взял у него «интервью», которое и было обнаружено уже в наше время в архиве журнала «Русская старина». Каким образом Михаил Иванович заставил Васильчикова разговориться, мы не знаем. Возможно, он намекал князю на некие признания Д. Столыпина – брата уже умершего секунданта А. Столыпина-Монго, или показывал еще не опубликованный ответ Мартынова. Так или иначе, но Васильчиков кое-что о дуэли сообщил – об этом мы еще скажем, – оговорив, правда, требование не оглашать в печати свою фамилию.