Космическая тетушка - Елена Хаецкая

Ба-бах! Я даже подскочил, так громко и шумно прозвучало на этот раз.

Возвращение тети Бугго совпало с тем безумным периодом нашей жизни, когда внезапно началась бесконечная череда праздников. Поводы отыскивались самые ничтожные, гости не переводились, и, как выразился однажды дедушка, «парк приживал претерпел значительное обновление». Объекты воздыханий моих сестер и их подруг непрерывно перемещались по дому и кочевали из одного девичьего сердца в другое. Некоторые были противные, другие – не очень. Впоследствии многие измельчали и осели в людской, подтверждая таким образом дедушкину правоту. Вместо неряшливых старичков повсюду теперь кишели какие-то развязные троюродные братья с приятелями, томные кузины и вовсе уж непонятные девицы, которые и сами вследствие этого выглядели растерянно.

Я выглянул в окно и сразу увидел внизу две макушки – не то шептались, не то целовались. Над ними, над нашим домом и садом, над всем, казалось, миром бесновались и трещали разноцветные огни. Они скакали в небесной черноте и лопались, наполняя воздух дымным запахом и делая почти зримым то чувственное дрожание, от которого домашние и гости впадали в блаженное безумие и дурели.

Спать больше не хотелось. Я растолкал няньку и спросил, не хочет ли она прогуляться, после чего мы вместе выбрались из спальни и отправились бродить.

Возле павильона, молодецки ухая, топотали неутомимые кентавры. В адском багровом свете огромного костра кривлялись их старческие, полные морщин, круглые личики, рты то округлялись, то растягивались, вокруг глаз гримасничали складки, кудрявые седые волосы стояли торчком. Двое хлопотали возле медной полковой пушки, закладывая в нее петарды и шутихи и обильно посыпая порохом все вокруг, включая собственные руки и копыта; один фальшиво дул в трубу, а еще один поливал из кувшина каких-то хохочущих людей.

Когда мы с нянькой подходили ближе, новый рой огоньков взлетел в воздух и принялся паясничать там. Няньке моей тотчас поднесли большой стакан самогона, а пока она пила, тот кентавр, что разносил вино, подогнул ноги, улегся и принялся обозревать то, что ненадежно скрывал подол нянькиного пеньюара. Я видел, как пышный лошадиный хвост бьет по земле и вздрагивает лоснящаяся шкура на ляжке.

Порыв ветра метнул языки огня, которые чуть не подпалили хвост кентавра. Нянька переступила с ноги на ногу, задвигав круглыми коленками, отчего кентавр громко застонал.

Свет костра немного сместился, и я вдруг увидел тетю Бугго. Искажающие тени скакали по ней таким образом, что скрадывали асимметричность ее фигуры и все неправильности лица. Смуглая, светлоглазая, со светящимися ресницами, она была красивей любой женщины, любого волшебного существа. От жара взметнулась прядь ее белых волос, она чуть повернулась и встретилась со мной взглядом. И тогда я понял, что в своих странствиях Бугго добиралась почти до самого рая, что она побывала совсем близко и видела эти деревья, о которых грезит мой брат Гатта.

Тетя Бугго была непременной участницей всех карнавалов и попоек. Она подолгу, внимательно изучала ассортимент компьютерных сюрпризных лавок и почти каждый день заказывала что-нибудь новое. К нам то и дело являлись рассыльные с костюмами, масками, петардами, биноклями, искажающими очками, «волшебными ящиками», генераторами голографических изображений, поющими резиновыми жабами и прочим.

Исключительно быстро тетя Бугго обзавелась обширным гардеробом эксцентричных нарядов. Одни платья были с крыльями, другие – со шлейфами; иные выглядели так, словно прежняя их владелица случайно взорвалась; разрезы, ленты, бахрома, сборки – на локтях, вокруг ворота, у подола, пониже талии; банты, бусы, искусственные птицы и мелкие хищные зверьки, как бы взбирающиеся по спине, – все это жило потаенной причудливой жизнью в недрах теткиного платяного шкафа, который сама она именовала «мой бестиарий».

Однажды я слышал, как она объясняется с моим отцом по поводу очередного платья, сплетенного из крашеных перьев, с фальшивой позолотой на лифе. «Если я буду одеваться консервативно или, не дай Бог, со вкусом, – сказала тетя Бугго, – то стану похожа на обыкновенную неудачницу. Ничего особенного – просто еще одна горбатенькая старая дева».

Кем угодно могла быть Бугго Анео, капитан «Ласточки», только не «горбатенькой старой девой». Я смотрел, как она пьет возле костра, обливая светлым вином наряд из длинных атласных лент, кое-где схваченных бусинами или стянутых в банты, и меня охватывало странное чувство: как будто вот-вот я пойму что-то очень важное.

На темных лужайках неустанно танцевали, спотыкаясь о кочки. Ни ухабы этого «паркета», ни причуды мелодии, оболганной пьяным трубачом, не мешали.

Ахнули новые взрывы, расцвечивая воздух кровавыми розами. Между кустов вдруг мелькнуло строгое лицо моего брата Гатты, но тут же скрылось, а откуда-то из глубины сада, из самой одичавшей его части, где находились два грота «Великанская пасть», донесся пронзительный крик. В то мгновение я почему-то очень спокойно подумал о том, что впервые в жизни, кажется, понимаю, отчего такой звук называется именно «пронзительным». Он поистине пронзал пространство. Ни глухая ночная тьма, ни пышная листва, ни плотный гул голосов, ни винный туман в головах – ничто не служило ему преградой. Огни осыпались с небес и стихли. Все побежали, поминутно оступаясь, навстречу крику. Нянька громадными прыжками, в развевающемся тонком пеньюаре, скакала возле меня. На бегу она чуть пригнула голову и сощурилась, как будто неслась в атаку.

Тетя Бугго ухватилась за жесткую гриву кентавра, росшую у того на пояснице, там, где тело человека смыкается со звериным. Мышцы на спине кентавра напрягались и перекатывались, он выгнул торс и откинул назад голову, а тетя Бугго путалась в мятых лентах своего платья и кособоко подпрыгивала. Гатта скользил – как казалось в общем шуме – беззвучно, то исчезая среди деревьев, то вновь показываясь.

Я был встревожен, но одновременно с тем мне делалось все смешнее.

Сад постепенно густел и как будто дичал на глазах. Наконец мы очутились на большой поляне, где еще сохранялась горбушка старого газона, больше похожая на курган, глубоко ушедший в землю. Слева зияла каменная пасть, где половина зубов уже раскрошилась. Плющ увил каменную голову так густо, что она почти вся превратилась в зеленый холм, и только в одном месте, где случайно образовался просвет, таращился выпученный, перепуганный глаз.

А возле подбородка кипела отчаянная битва. В лунном свете метались разъяренные серые тени. Они набрасывались друг на друга с палками, камнями, комьями земли, тузили кулаками, рвали волосы, царапали когтями. Я едва успел отпрыгнуть в сторону, когда двое, сплетясь, покатились прямо мне под ноги.

– Топчи их! – взревели кентавры ликующе. Один из них вспомнил о трубе и бешено, взвизгивая, протрубил атаку. Пьяные, разгоряченные бегом и ночным садом, мы самозабвенно бросились на дерущихся, и началась всеобщая свалка.

Кругом все ухало, хрустело и орало, а на газоне взрывал копытами землю кентавр и время от времени играл разные кавалерийские сигналы, вроде: «Левое плечо вперед марш-марш!» или «Фланкировать неприятеля с наскоку!» – и все прочее.