Робот и крест. Техносмысл русской идеи - Андрей Емельянов-Хальген

«Госпожа Техника», подмяв под себя все области человеческой жизни, решительно поравняла их в соответствии с собой. И культура из указующего перста бытия народа обратилась в придворного живописца, рисующего и перерисовывающего портрет Техники. Искания из области смысла перешли в область формы, породив множество течений так называемого авангарда.

Вместо всеобщего культурного производства и потребления возникли специфические «профессиональные производители», а следом за ним — и «профессиональные потребители». Пока стремление людей к культурному производству еще жило, ему было предложен выход через т. н. «самодеятельность». На «самодеятельности» с самого ее рождения лежала печать культуры «второго сорта», потому уже в следующем поколении она потеряла всю привлекательность и сама собой сошла с исторической сцены.

Развитие техносферы, появление новых ее направлений, постепенно привело к появлению возможности выведения человека за пределы производства. Казалось бы, этот процесс создал счастливую возможность вернуть людей в культурное производство, ликвидировать чуждый для него «профессионализм».

Но… В этот же период на смену Госпоже Технике пришло господство еще более мрачной особы, напоминающей собою ее черную тень. Власть над людьми взяла Госпожа Экономика, ознаменовав свою победу приходом тирании распределения и перераспределения, оторванного от бытия народов.

В итоге стерлось само понятие культуры. Обратившись в элемент системы распределений и перераспределений, она перестала быть указателем вообще на что-либо, потеряв свою связь со всеми смыслами. Ибо монстр экономики приварил людскую жизнь к неподвижной точки времени, лишенной будущего и вообще любого иначе-возможного, чему сильно радовался Ф. Фукуяма в своей статье «Конец истории».

Теперь культура, вечно отыскивающая «иначе возможное», сделалась ненужной и опасной, препятствующей консервации «вечного настоящего». Потому у «Госпожи Экономики» в отношении нее остался лишь один выход — убийство культуры с превращением ее разбросанных ошметков в уродливый шоу-бизнес, несущий в себе лишь вечно повторяемое развлечение. Орудием убийства стала «рыночная цензура», самая злостная из всех цензур всех времен и народов. Отныне приступить к творчеству, предназначенному для внимания множества людей, стало возможно, лишь заручившись поддержкой ближайших слуг «ее величества Экономики». Наиболее впечатляющий результат таково рода творчества — однообразные юмористические спектакли с монотонным смехом за кадром, уже не требующие и зрителя.

Если для многих цивилизаций застывание в «вечном настоящем» — болезнь, то для русской цивилизации, всегда бывшей чистым движением, оно — смерть. Потому сегодня мы наблюдаем, по сути, гибель нашего народа, который не спасут ни мелкие улучшения жизни, ни отчаянные попытки перестроить жизнь по западному образцу. Единственная возможность спасения Русского Народа — это снятие Руси с мертвой точки и начало движения (о чем я уже подробно писал в предыдущих статьях). И произойти это «снятие с точки стояния» может лишь в области культуры, ведь именно она играет роль цивилизационного указателя для движения народа.

Впрочем, это уже происходит. Остановить естественное для человека, заложенное в него самим Господом стремление к творчеству и исканиям не под силу никакой цензуре, даже и рыночной. Новые художественные направления отчаянно пробиваются сквозь асфальт постмодерна, порабощенного мировым рынком. Русская культура приняла вражеский вызов.

Перед нами, перед художниками Руси сейчас лежит белое полотно Новой Руси, не содержащее на своей девственной глади ничего, и, одновременно — имеющее в себе все в сокрытом, невидимом глазу измерении. Воистину, творить новое бытие должен не механик, мысли которого стиснуты известными ему законами движения материи, но художник, способный почуять и неизвестное.

В координатах творения идеи навсегда исчезает такое понятие, как «изгой».

В городе кипит жизнь, по своим делам ходят люди. Кто-то радостен, кто-то — печален, а кто-то даже мрачен. Не в этом суть, ведь горе и радость размазаны по жизни равномерно, и победы часто сцеплены с бедами.

Но человек, идущей в стороне от них, чужой на их празднике жизни. И на трауре жизни — тоже. Его вроде бы и нет, но он обитает рядом с ними, не ожидая с их стороны ничего, кроме плевков и пинков. Он — изгой, и эта материя наполняет всю его жизнь, и перетекает в его потомков. Вот, кто-то из прохожих случайно глянул в его сторону и тут же скривил лицо, отвел взгляд, словно увидел дохлятину…

Человек продолжает свой путь в сторонке, где грязнее, где разрешили ему идти те, кто кривится, едва коснувшись его взглядом. Он их ненавидит. Он — шар ненависти, перекатывающийся среди них, под их копьями презрения. Он ненавидит их мир, и готов расцвести красным цветком пожара, пожирающего их цивилизацию, с ревом проглатывающего их правду и их веру. Просто пока у него нет силенок, но они — дело наживное, и если их мало сегодня, то кто сказал, что их не станет много — завтра?!

Зачем он нужен им, презирающим его, доверяющим (из милости) лишь самую грязную, самую отвратную работу?! Неужели, все дело только лишь в той работе, которую никто из них никогда не пожелает делать? Наверное, нет. Ведь, прежде всего, мир облепляет его презрением, а уж потом дозволяет брать себе дурно пахнущий труд, чтоб просто не исчезнуть с белого света. Видно, изгой необходим, чтоб их низшие, все-таки не чувствовали себя стоящими на краю бытия. Чтоб ниже себя они всегда видели грязного, завернутого в лохмотья человека, идущего по краю дороги и чурающегося их взглядов.

Для всякого общества необходимы священники, связывающие его сиюминутные земные цели с волей небес. Воины, оберегающие общество от внешнего врага, выплескивающие его энергию в сторону чужих земель. И труженики, мастера и крестьяне, каждодневно организующие материю в предметы жизни, предметы культуры. Вот и все, три сословия и три касты, слагающие каждое традиционное общество. Все прочее могло быть принесено лишь временем. Потому присутствие изгоя может говорить, а, вернее — кричать лишь об упадке.

Всем известна индийская четвертая каста, каста изгоев, шудра. Ее наличие многие историки считают традиционным для индийской цивилизации. Индуистские мудрецы оправдывали наличие этой касты. Но в то же время сами шудры находились вне индуизма, ведь людям этой касты было запрещено даже изучать веды. Потому философ-традиционалист Рене Генон доказал весьма позднее, приходящееся на период упадка, ее происхождение. Это, скорее всего, соответствует истине. По крайне мере, деструктивное действие этой касты на индийское общество (в котором ее представители были лишены всех надежд) не подлежит сомнению. Они — непременные участники всех бунтов, они в первую очередь переходили на сторону завоевателей, вторгавшихся в пределы Индостана.

При нашествии войска Махмуда Газневи представители многие этой касты приняли ислам, что означало внутренний раскол индийской цивилизации, потерю сплоченности. С тех пор земли Индостана много раз переходили от одних завоевателей к другим, и, в конце концов, оказались в руках англичан.