Царство Небесное силою берется - Фланнери О'Коннор

В самый первый день в городе он почувствовал в животе что-то странное, какое-то особенное чувство голода. Городская пища не насыщала его, наоборот, от нее он становился слабее. С дедом они всегда ели хорошо. Может, старик ничего для него хорошего и не сделал, но кормил, по крайней мере, вдоволь. Просыпаясь по утрам, мальчик всегда чувствовал запах жареной свинины. Учитель же едва обращал внимание на то, чем набивает себе живот. На завтрак он насыпал себе каких-то опилок из картонной коробки, на обед делал бутерброды из белого хлеба, а ужинать они ходили в ресторан, и рестораны менялись каждый вечер, и вместе с ними менялся цвет кожи иностранцев, которые там заправляли. «Это для того, — говорил учитель, — чтобы ты понял, как едят люди других национальностей». Таруотер плевать хотел на то, как едят люди других национальностей. Он всегда уходил из ресторана голодным, с ощущением, что кто-то сует нос в его дела. В последний раз он получал удовольствие от пищи в то утро, когда ему пришлось заканчивать завтрак лицом к лицу с трупом деда; с тех пор голод превратился в настойчивую немую силу внутри него, которая была сродни той, что поджидала его снаружи — как будто гигантская ловко расставленная западня оставила ему всего лишь дюйм свободного пространства, на котором он вынужден был существовать, чтобы остаться свободным.

Друг решительно отказывался принимать постоянное чувство голода за знак свыше. Он ссылался на то, что пророков кормили всегда. Илия лег под можжевеловым деревом, чтобы помереть, и уснул, и ангел Господень слетел к нему, разбудил и накормил хлебом, мало того, он сделал это дважды, и Илия поднялся и пошел по своим делам, и двух хлебов ему хватило на сорок дней и сорок ночей. Пророки не томились от голода, но питались дарами Господними, и им были посланы верные знаки. Друг настойчиво советовал ему потребовать верного знака, а не обычных приступов голода или, там, собственного отражения в витрине магазина, но знака верного, ясного и понятного, чтобы, к примеру, из камня ударила ключом вода или огонь возгорелся по одному слову и спалил что-нибудь, на что он укажет, вот хотя бы ту богадельню, в которую он ходил, чтобы плюнуть тамошним пророкам в лицо.

На четвертую ночь после того, как он приехал в город, вернувшись из молельни, где проповедовала девочка, он сел на постель женщины из соцзащиты, поднял зажатую в кулак смятую шляпу высоко над головой и твердым голосом, словно пытаясь напугать царящее вокруг молчание, потребовал верного знака Божьего.

Вот теперь-то мы и поглядим, какой из тебя будет пророк. Теперь поглядим, что Господь тебе уготовил.

На следующий день учитель повел их в парк, где деревья обнесли забором и сделали своего рода островок, чтобы машины не могли попасть внутрь. Едва они туда вошли, как мальчик почувствовал затишье в крови, и все вокруг смолкло, словно воздух очистился сам собой в ожидании откровения. Таруотер уже готов был развернуться и дать деру, но учитель пристроился на лавке и притворился, что уснул, держа своего недоумка на коленях. Деревья густо шелестели над головой, и у него перед глазами встала вырубка. Он представил себе темное пятно между двух труб, увидел торчащие из кучи углей остовы двух кроватей — своей и дедовой. Он открыл рот, чтобы набрать воздуха, и тут учитель проснулся и начал задавать вопросы.

Мальчик гордился тем, что с самого первого вечера он отвечал на учителевы вопросы хитро, как негр, ничего толком не рассказывал, работал под дурачка и всякий раз умудрялся вывести учителя из себя, покуда злость не начинала бело-розовыми пятнами проступать у него под кожей. Нужно было дать всего два-три порядочных ответа — и учитель уже был готов плюнуть на все и переходить к следующей теме.

Они еще глубже зашли в парк, и он опять почувствовал приближение тайны. Он снова был готов развернуться и удрать, но через мгновение все прошло. Дорожка стала шире, и они вышли на открытое пространство в центре парка, круглую асфальтовую площадку с фонтаном посреди. Вода била из пасти каменной львиной головы в мелкий бассейн, и когда слабоумный мальчонка увидел фонтан, он издал дикий вопль и поскакал к нему, размахивая руками, как будто его только что выпустили из клетки.

Таруотер сразу сообразил, что к чему. Он абсолютно точно знал, что нужно делать.

— Слишком поздно, черт подери, — пробормотал учитель. — Уже залез.

Ребенок, оскалившись, стоял в бассейне и медленно поднимал и опускал ноги, словно ему нравилось ощущение проникающей в ботинки воды. Солнце, которое торопливо перебегало от облака к облаку, появилось теперь прямо над фонтаном. Его ослепительный свет залил замысловато вырезанную из мрамора львиную голову, бьющая из пасти вода стала золотистой. Затем солнечный луч осторожно, словно ладонь положили, указал на белую голову малыша. Солнце как будто нарочно остановилось, чтобы взглянуть на свое отражение в зеркале, и этим зеркалом было лицо малыша.

Таруотер шагнул вперед. Он чувствовал, как напряглась залегшая вокруг тишина. Было похоже, что старик притаился где-то поблизости и, затаив дыхание, ждет таинства. Друг молчал, как будто не осмеливался подать голос в присутствии деда. С каждым шагом мальчик все сильнее чувствовал, как что-то тянет его назад, но тем не менее продолжал двигаться к бассейну. Подойдя к краю, он уже занес было ногу, готовый шагнуть в бассейн, но как только его нога коснулась воды, учитель перегнулся через край и выхватил недоумка из воды. И тут же малыш прорезал тишину диким воплем.

Таруотер медленно поставил занесенную было ногу на край бассейна и, оперевшись на нее, стал смотреть в воду, где его разбитое рябью лицо, казалось, пытается собраться воедино. Постепенно оно стало ясным и отчетливым, вытянутым, крестообразным. Где-то глубоко в глазах таилось жестокое чувство голода, и мальчик его заметил. Не собирался я его крестить, молча выкрикнул он молчаливому лицу в бассейне. Я б его лучше утопил, чем крестить.

Ну, так утопи его, ответило ему лицо.

Таруотер отшатнулся в ужасе. Нахмурив брови, он выпрямился и пошел прочь. Солнце спряталось, и в ветвях деревьев зияли черные дыры. Пресвитер лежал на спине, его красное искаженное лицо испускало вопли, а учитель стоял над ним и смотрел куда-то вдаль, как будто откровение было явлено ему, а не Таруотеру.

Да уж, это всем знакам знак, заговорил друг, — солнце вышло из-за тучки и осветило недоумку голову. Такое, может, сто раз на дню происходит, жаль, что никто не догадывается, в чем тут дело. Слава богу, хоть учитель этот тебя спас, как раз вовремя. Кабы не он, ты бы уже все обстряпал и угодил бы прямиком черту в лапы. Слушай, может быть, хватит путать Божий дар с обычной придурью? Нельзя же всю жизнь такого дурака валять. Соберись и не поддавайся искушениям. Окрестишь раз — и будешь делать это всю оставшуюся жизнь. Сегодня идиот, завтра какой-нибудь черномазый. Позаботься о себе, пока спасение в твоих руках.

Но мальчик был слишком взволнован. Уходя все дальше в парк по дорожке, которую едва замечал у себя под ногами, он почти не слышал то, что говорил ему голос. Когда наконец он немного пришел в себя, то понял, что сидит на скамейке и смотрит на свои ноги, а рядом, как пьяные, ходят кругами два голубя. На другом конце лавки сидел мужичок ничем не выдающейся наружности. Он внимательно изучал дырку на своем ботинке, но как только на лавку сел Таруотер, тут же бросил свое занятие и принялся так же пристально рассматривать мальчика. В конце концов он пододвинулся ближе и дернул Таруотера за рукав. Мальчик поднял голову и увидел два блеклых глаза в желтой нездоровой окантовке.