Дети рижского Дракулы - Юлия Ли

– Двинский вокзал, – повторил для себя учитель истории, убирая с мокрого лба налипший вихор.

– Возьмем билеты в одном вагоне, но сядем на разные места. Так, чтобы видеть друг друга, но не подавать виду, что вместе. Дачный сезон уже начался, и по воскресеньям на единственном теперь рабочем вокзале целые толпы дачников.

Гриша слушал ее едва не с открытым ртом, кажется, она прочла целую тонну криминальных романов и знает о конспиративной работе все.

– Встречаемся у кассы 3-го класса. Сначала билет возьму я, потом, пропустив двух-трех человек, к кассе подойдете вы.

– Соня, спасибо. – Гриша потянулся к руке девушки, но та быстро отдернула порезанную и протянула здоровую. И крепко пожала Гришину ладонь.

– До завтра. Поезд на Кокенгаузен отъезжает в семь. Встречаемся у часовни в шесть.

– У часовни… семь… то есть шесть… Двинский вокзал… в шесть, – бормотал Гриша, делая усилие, чтобы не забыть. – До завтра.

И уже развернулся, чтобы уйти, но Соня остановила его.

– Будьте осторожны, – улыбнулась она.

Ощутив радость от вернувшегося участия ее и расположения, которое было тем приятнее, что случилось это сразу после такой душевной муки, учитель вышел. Солнце скатилось с зенита, но до вечера было еще далеко. А до следующего дня еще дальше.

Идти домой совершенно не хотелось. В сердце разлилось благодатное чувство избавления. Впервые за долгое время он просто так, как прохожий, побродил по Театральному бульвару, поглазел на экипажи и автомобили, стоявшие вдоль Северной гостиницы, и как-то совсем позабылось, что следом за ним могут красться с ножом. Потом отправился к Бастионной горке, заглянул в Стрелковый парк, на стройку, где подобно грибам ко Дню города и к Всемирной выставке под сеткой строительных лесов росли целые улицы, каменные дома, амбары, башни, совершенно неотличимые от тех, что он видел на гравюрах Иоганна Кристофа Бротце. По зарисовкам краеведа нынче в центре парка возводились миниатюрные павильоны для празднования 700-летия Риги.

Данилов обошел несколько башен, сколоченных из досок и уже отчасти покрытых штукатуркой, – это был миниатюрный средневековый город. В голове все крутились мысли о завтрашнем дне. Побродив между горами мусора, строительных лесов, ведер с растворами, он решил, что совсем потерял голову, раз явился в такое место. На стройке всегда найдется повод для несчастного случая. И почти побежал вон, отправившись в другое свое укромное место в городе, где не боялся преследователей, – в Домский музей. Там он часто и подолгу сидел на одной из скамеек перед портретом какого-нибудь лифляндского ландрата, магистра Ордена меченосцев или архиепископа и размышлял о влиянии времени сквозь века.

Пересекая Гердерову площадь, Гриша невольно стал вспоминать далекие семейные толки о каких-то развалинах. Кокенгаузен все не шел из головы. И проходя под сенью краснокирпичных стен собора, мимо бронзового бюста поэта Гердера, он вдруг встал как вкопанный, глядя на темный прямоугольный постамент, напоминающий надгробие.

И будто током пронеслось по жилам неприятное предчувствие в смеси с воспоминанием. Их старый особняк был построен на руинах укрепленной тюрьмы орденского замка! И родители позволили археологам произвести раскопки в подвалах. Но если Синие сосны и есть их старый особняк, то получалось, что он стоит на костях ливонских пленников.

В библиотеке Общества любителей истории и археологии Прибалтийского края, расположенной в верхнем этаже музея, имелась бронзовая пластина с выгравированной благодарностью семье Даниловых за восстановление памятников истории. Она была помещена на самое почетное место – между гербами Лифляндии, Курляндии, Эзеля и Эстляндии, которыми были украшены промежутки стен между окнами музейной залы.

За час до закрытия Гриша проделал большой труд. Нашел несколько статей с упоминанием находок: предметов рыцарского быта, оружия, обломков мебели и, самое главное, подробный план фундамента – с лабиринтами коридоров, камер и пыточных, успел его зарисовать себе на клочке бумаги.

Эту ночь Гриша не ложился, успел вернуться засветло и провел в кабинете матери и вечер, и ночь.

С мечтательным видом изучал он лабиринты, наспех начертанные им на мятом листочке, представляя, какая, быть может, страшная и в то же время прекрасная тайна сокрыта в этих стенах, поворотах и тупичках. А потом листал старый, пахнущий плесенью альбом, вынимал карточки по одной, долго вглядывался, пока застывшие фигуры не принимались двигаться в его воображении, говорить с ним, протягивать ему руки. Он уносился еще дальше, в те казавшиеся чужими сны, где, засыпая, видел вылепленные белоснежные розы на потолке, слышал ласковый голос, поющий колыбельную, ощущал в кроватке рядом кого-то теплого и родного. С нежностью представляя, что это не фантазии с картинок из книг, не чья-то журнальная зарисовка. Это его память бережно сохранила в далеких тайниках сердца малую толику той его счастливой жизни.

Рассвет золотил купола часовни, построенной в память спасения Императорской семьи при крушении поезда близ станции Борки. На привокзальную площадь Соня пришла первой. В руках, затянутых в перчатки, она держала три аккуратно перевязанные бечевкой тома благословенной Жорж Санд – поставщик Роман Францевич, питавший к барышне Каплан нежные чувства, сумел откуда-то достать книги. Пожалуй, даже он пошел на крайность и сделал маленький закуп в магазине «Ионка и Полиевского» на Большой Песочной, выкупил необходимые романы у прямых конкурентов Николая Ефимовича.

Соне было все равно, откуда эти книги, главное, они являлись пропуском в усадьбу мисс Тобин.

Правда, кампания чуть не сорвалась, когда Каплан внезапно выказал желание отправиться в Кокенгаузен вместе с дочерью.

Соня почувствовала, как на затылке встали дыбом волосы, едва отец начал проявлять какое-то совершенно неуместное волнение, мол, негоже барышне одной пускаться в такую даль, маменька недовольна, что он перелагает на дочь слишком много забот по доставке книг по городу и его окрестностям и эта чрезмерная свобода Сони будоражит умы и фантазию соседей.

Соне пришлось проявить верх актерского старания, чтобы доказать самоотверженность служению лавке и книжному делу. Она клялась, что счастлива быть частью такого важного дела, поведала о мечтах, в которых является хозяйкой большого книжного пассажа в Петербурге, стукнула кулаком по ладони и поклялась, что ее стараниями откроются филиалы в Париже, Вене и Лондоне. А имя Каплан будет навеки связано с книжным делом.

– Вчера вновь приходил Арсений, – обеспокоенно сказал Николай Ефимович, дождавшись, когда дочь закончит свою торжественную тираду. Соня скривила лицо, будто надкусила лимон. Арсений выставил ее за дверь. Она предоставила столько полезных сведений, рисковала жизнью, убегая от убийцы, поставила под удар репутацию, делая такое признание. А что же получила от этого мизантропа, возомнившего себя полицмейстером всего Рижского уезда?

– Все по делу о нашей Камилле? Нашли, кто это сделал?