Дети рижского Дракулы - Юлия Ли

– Соня, – тихо позвал он. Та замолчала, прекратив пение, быстро окинув учителя тревожным, не лишенным участия взглядом. Но ничего не сказала, отвернулась, принявшись за свое дело: брала книгу из корзинки, молча разглядывала обложку и укладывала на полку на положенное ей место. Гриша расценил этот короткий необъяснимо холодный взгляд как упрек и машинально застегнул пуговицы тужурки.

– Добрый день, Григорий Львович, – черство сказала она, когда тот вновь позвал ее. Он вдруг понял, что дело не в расстегнутой тужурке, а в том, что произошло в кабинете убитой в присутствии пристава.

– Соня… Простите меня, я сегодня на вас в сердцах накричал.

– Что вы, Григорий Львович, имеете право.

– Соня, вы меня чуть не сдали участковому приставу! Вы не должны были ему рассказывать об альбоме. Ведь это моя тайна.

– А я приставу ничего об альбоме и не рассказала! – обиженно бросила она и, нахмурившись, уперлась взглядом в томик стихов Жуковского. Она держала книгу вверх ногами, упорно делала вид, что занята, но на самом деле боролась с собой, чтобы не заплакать. Гриша видел, как она отчаянно хлопала ресницами и сводила брови.

– Вы все считаете меня дурой. Один накричал, другой – выставил за дверь.

– Простите! – взмолился отчаявшийся Гриша.

Он пришел просить о помощи и никак не ожидал, что встретит такое препятствие. Ну как он мог позволить себе повышать голос на ту, которая вчера сидела с ним рядом на ковре его матери и вместе с ним разглядывала единственное вверенное ему Богом сокровище; на ту, с которой он наконец разделил свою тайну, на единственного сообщника, единственного соратника, единственную во всем свете живую душу, пришедшую на зов одинокого и неприкаянного ребенка! Он рассказывал, как едва не бросился с подоконника гимназии, он плакал на ее плече, жалуясь, что не смог стать для матери Габриэлем Монтгомери, поверил свое нелепое воспоминание о Дике Сэнде, а она утешала его. Он открыл ей всю свою странность, нелепость, ранимость, уверился в чистоте ее дружеских чувств и тотчас их предал этой своей неуместной вспышкой гнева.

– Простите, Соня! Я не хотел, не хотел! – вскричал Гриша, сжимая и разжимая кулаки, с отвращением вспоминая себя корчившимся от ярости. Безобразно визжащим о том, как не смог помешать матери, размахивающим рапирой, стучащим желтой тетрадью по кафедре при полицейском чиновнике. Отчего его голос тотчас встает на дыбы и вырывается из глотки, упрямый, неподдающийся никакой дрессировке? Он же обещал отцу не повышать голоса, но тот все вырывается, всегда норовит отстоять свои жалкие права.

Гриша невольно прижал руку к горлу. Маска учителя разлетелась в куски. За нею был спрятан испуганный ребенок, ищущий защиты, маленький мальчик, сорвавший с рождественской елки конфету не в срок и отчаянно молящий прощения у гувернантки.

– Будь по-вашему. Прощаю. Идите с Богом. – Скользнув рукавом под носом, Соня быстро подхватила корзинку и отправилась с томиком Жуковского к другому книжному шкафу – с поэзией. Он опять напугал ее? Она бежит от него?

Гриша двинулся следом, как побитый щенок, низко опустив голову.

Голос внутри замер, на ум ничего не приходило. Надо все как-то исправить. Она молча рассовывала книги, он стоял в пяти футах и тоже молчал, гипнотизируя носки своих ботинок. Надо сказать, что не он кричал. Это голос!

Не поверит, потому что это неправда. Это был не голос, а его невоспитанность. Он отвратительно воспитан! Он ничтожество, нечего было ему рождаться на этом свете!..

– Что вы хотели? – голос Сони оборвал внутренние терзания Гриши. Он вскинулся на нее, взглядом моля простить. – Что вы хотели? Книги по истории? Романы Вальтера Скотта через три стеллажа, сразу у окна. Шарль де Костер там же. Может, вас интересуют немецкие писатели? Недавно привезли несколько книг Адольфа Вильбрандта. Лично я в восторге от Эли Берте. «Кровавая дама» и «Братоубийца» – до дрожи в коленках. У него там около десятка криминальных романов. Хотите, покажу?

– Соня, вы обещали мне показать Синие сосны, – выдохнул Гриша. Он дышал, как после побоища, кулаки были судорожно сжаты и подергивались. Соня невольно глянула на его сжатые пальцы, и он тотчас расправил их, боясь, что она подумает, будто он намерен ее ударить. – Тот дом, который изображен на фотографиях из маменькиного альбома.

Соня промолчала, обеспокоенный взгляд ее скользнул от его рук к лицу. Она опасалась его. Что сделать, чтобы она перестала его бояться?

– Я прошу вас простить меня. – Он схватил ее за руку и с силой сжал. – Я не хотел обидеть… Прошу, Соня, не отвергайте. У меня, кроме вас, никого нет. Вчера я обрел первого и единственного за всю жизнь друга. Я неблагодарное ничтожество… вы были так добры… а я!.. теперь вы – все, что у меня есть. Помогите найти ту усадьбу с колоннами. Это, быть может, тот дом, в котором я родился.

Он сжимал Сонину руку, глаза той расширялись от недоумения, она тихо вскрикнула и высвободила пальцы. Тотчас на манжет ее блузы брызнула кровь: оказалось, Гриша потревожил вчерашний порез.

– К сожалению, книги мисс Тобин еще в пути, – сказала она и подняла руку ко рту. Обсасывая основание большого пальца, пытаясь тем самым остановить кровь, она продолжала испытующе смотреть на учителя.

– Поедемте так, без книг.

– Без книг меня не впустят.

– Вы были внутри? Видели этот дом?

– Да, но только внешнюю его часть. Он обнесен каменной стеной, ворота дубовые, окованные железом, за воротами два добермана без привязи. Страшные, перегрызут глотку в два счета.

Гриша замер, стоял, смотрел на Соню, в отчаянии тоже принялся хлопать глазами.

– Туда ехать три часа. Вы представляете, если мы не вернемся вовремя? Вы представляете, – Соня сделала страшные глаза, но Гриша не понял, что она нарочно его дразнила, – если мы не вернемся к понедельнику? Нас с вами не будет на уроках в гимназии. Нас примутся искать, найдут и… скажут, что мы хотели бежать вместе. Отловят, вас посадят в тюрьму, а меня отец высечет. И жизни, и репутации конец!

Гриша не дышал. Чудовищные картины, нарисованные юной фантазеркой, черными, страшными кляксами проплывали перед глазами. Он отступил.

– Да, простите… вы правы, – отходя все дальше, пролепетал Гриша, готовый бежать вон из лавки.

И Соня сжалилась. Ее лицо озарилось смешливой улыбкой, в глазах заискрились лукавые огоньки.

– Ладно, раз обещала – отправимся завтра, – сказала она ласково. Но, тотчас посерьезнев, будто учительницей была она, а он – нерадивым учеником, добавила: – Сегодня уже поздно, билеты взять не успеем. Завтра утром отправимся на вокзал, каждый сам по себе… Григорий Львович, не на «Туккумс», он нынче закрыт, мы отправляемся с Двинского вокзала, с Риго-Динабургской железнодорожной станции.

– Да, – взметнулся Гриша, еще не успев прийти в себя и все еще не замечая, что Соня исподтишка подшучивает.

– Не получилось бы, чтобы вы пришли на старую станцию и опоздали на поезд.