Легкое дыхание - Иван Бунин

— До свиданья, до вечера! — ответил Каменскийласково.

За мельницей Гриша вздохнул свободнее. Он был взволнован,ему хотелось подумать о чем-то, но он ничего не думал и только шел все дальше встепь. Позади него живописно синела долина, но ему хотелось уйти в открытоеполе. И он шел по парам, уже заросшим высокой травой и цветами, и ему былоприятно, что они щелкают его по ногам, что поднявшийся ветер обвевает лицосолнечной теплотою, запахом зеленых хлебов.

— Как хорошо! — воскликнул Гриша, останавливаясь иснимая картуз.

Он постоял, подумал, послушал жаворонков и тихо добавил:

— Ты исполнишь меня радостью перед лицом Твоим!

Потом лег на межу навзничь и стал делать то, что делал вдетстве: медленно-медленно закрывать глаза так, чтобы солнечные лучиярко-золотистою паутиною протянулись к ресницам, а потом задрожали ипревратились в трепещущие кружки, радужные, как хвост павлина…

«Как жить? — думал Гриша. — Как жить, чтоб всегдабыло хорошо, легко, свободно, просто? И чтоб и другим было так же? Как жить?»

Он постарался представить себе, что будет в его жизни… втридцать, сорок, пятьдесят лет… Но все было смутно и непонятно. Представилосьтолько что-то похожее на туманную синеву в долине под мельницей…

VI

— Откуда так стремительно?

Гриша остановился среди поляны и поднял голову. По дороге отстанции шла в большой шляпке стройная и худощавая барышня, одна из служащих вуправлении железной дороги.

— А вас, Марья Ивановна, почему это интересует? —спросил Гриша с тем неестественным спокойствием, с которым говорят красивыемолодые люди с хорошенькими девушками.

Марья Ивановна пожала ему руку. Темно-каштановые волосылоконами падали на ее плечи; простое и наивное личико с голубыми глазами былоочень миловидно. Глазами Марья Ивановна кокетничала, бойко и гордо прищуривалаих; однако бойкость не удавалась ей, и чаще всего, особенно при новых людях,взгляд Марьи Ивановны пропадал в пространстве, хотя болтала она в это время безумолку.

— Как жарко! — начала она скороговоркой, стараясьне глядеть на Гришу. — А в вагоне просто дышать нечем… И работы сегоднябыла такая масса! Я уже заявила сегодня своему патрону, что, если будет такаяжара, я не буду больше являться на службу.

— А кто же вас заставляет являться? — спросилГриша.

— Вот мило! Если бы у меня была пара серых в яблоках иколяска на резине, меня, может быть, и не заставляли бы.

Гриша улыбнулся.

— Ведь вот, — сказал он тоном Каменского. —Они не могут без серых, все серые нужны!

— А что же прикажете делать?

— Пахать, — ответил Гриша полушутя, полусерьезно.

— Пахать! — воскликнула Марья Ивановна. — Этоновость!

— Вовсе не новость.

— Сохой пахать?

— Сохой.

Марья Ивановна посмотрела куда-то вдаль и легоньковздохнула:

— Это хорошо в теории, а не на практике.

— А вы не отделяйте теории от практики! — добавилГриша наставительно, поклонился и быстро пошел к своему саду.

На балконе завтракала Наталья Борисовна.

— Игнатик приехал! — сказала она.

Гриша промолчал и сел за стол. На столе был приготовлен емуприбор и завтрак: масло, яйца, глянцевито-зеленые огурцы. Среди стаканов стоялсеребряный кофейник, подогреваемый синими огнями бензиновой лампы. НатальяБорисовна старательно снимала ножом и вилкой мясо с крылышка холодногоцыпленка. Гриша посмотрел на ее плотную спину, на расставленные и приподнятыеруки и почему-то вспомнил черепаху. Красивое лицо его стало неприятно.

— Что так поздно? — спросила Наталья Борисовнанемного заискивающим тоном.

— Где же Игнатий? — сказал Гриша вместо ответа.

— Купаться ушел. А ты это все у Каменского?

Гриша сделал усталое лицо.

— У Каменского, — пробормотал он.

Наталья Борисовна позвонила. Гарпина внесла на тарелкесковородку с шипящим в масле куском бифштекса.

— Дайте вина! — коротко приказал Гриша. И, когдаподали бутылку, залпом выпил стаканчик и принялся за еду очень поспешно.

— Уже? — спросила Наталья Борисовна. — Акофе?

Гриша бросил салфетку и встал.

— Merci, не хочу.

— Мало же!..

Гриша прошел в свою комнату и лег на кровать. Ему хотелосьеще подумать, как в поле, удержать утреннее хорошее настроение. Но от вина иеды приятно напряженнее билось сердце. Гриша с удовольствием вытянул ноги,положил их на отвал кровати, прикрыл глаза… и внезапно заснул крепким сном.

А Наталья Борисовна, балуясь гусиным перышком, откинулась наспинку стула и долго смотрела куда-то в одну точку. О чем она думала? Она бы исама не сказала. Но, подымаясь из-за стола, она почему-то глубоко вздохнула ипошла по дому лениво.

В спальне она подняла штору, села около окна и машинальновзяла книгу. Но читать не хотелось. И она перевела глаза на портрет ПетраАлексеевича, стоявший на ее письменном столике. С портрета пристально инасмешливо глядели на нее небольшие, чуть-чуть прищуренные глаза еще бодрого исвежего мужчины лет пятидесяти. Его правильная, яйцеобразная голова спродолговатой бородой, в которой седина тронула волосы только около щек, еще досих пор была гордо откинута назад. Было видно, что этот человек весь свой векпрожил в холе и до старости сохранит барскую осанку высокой, в меру полнойфигуры.

«Подурнел! — подумала Наталья Борисовна. — Плечиподняты по-стариковски, под глазами мешки…»

На мгновение она вспомнила свою молодость, прежнего ПетраАлексеевича, на мгновение ей стало неприятно, что он так опустился теперь… Но,в сущности, он теперь был ей совсем чужой человек; а думать о прошлом — это иутомительно, и не приводит ни к чему хорошему. И Наталья Борисовна приняласьбесцельно смотреть в окно.

Ветер опять стих, и опять стало жарко и скучно. Но ужедлинные тени легли от садов и дачи дремали мирным послеобеденным сном долгоголетнего дня. По улице прокатилась со станции линейка с дачниками и скрылась,громыхая развинченными гайками. «Са-ахарно морожино…» — меланхолично доносилосьоткуда-то издалека.

А в доме было так тихо, что по всем комнатам отдавалосьровное постукиванье часов в столовой.

VII

Вечером на поляне около сада Примо играли в крокет.

Солнце скрылось в густую чащу леса за поляной, и лес темнелна шафрановом фоне заката. Воздух был сухой и теплый, даже душный. Околоиграющих стояли знакомые и незнакомые барышни и студенты; потом они разбрелись,и зрителями остались маленькие гимназисты. Их очень занимал непрекращающийсяспор между Гришей и Игнатием.