Мой маленький Советский Союз - Наталья Гвелесиани

– Люблю людей я странных, ведь они жгут по ночам для нас живые фонари! – серьезно говорю я.

– Да! – с придыханием произносит сторож и отводит в сторону руку с полным стаканом, вглядываясь в него своим орлиным взором так, словно держит череп Йорика.

Лариса молчит и уже почти не смеется. А я с жадностью слежу за каждым изгибом этого величественного полета мысли, которая так кстати, так неожиданно развернулась передо мной. Ведь я хочу стать писателем – правда, об этом еще не знает ни один человек в мире. Писательством я планирую заниматься в свободное от какой-нибудь другой, тоже полезной и увлекательной работы время. Работы следователя, капитана корабля или, на худой конец, адвоката или тренера по экстремальным видам спорта. Или хотя бы психолога, занимающимся кризисами, в которые попадают люди внутри себя.

– Александр Казбеги практически сжег себя и умер в расцвете физических сил от психического истощения; в последние годы его не раз госпитализировали в психиатрическую клинику. Но вся просвещенная Грузия уже бушевала. Грузия, жадно читавшая все эти годы каждую его новую строчку, захотела вернуться к себе. Это она породит великого Нико Пиросмани, который тоже уйдет из этой жизни голым, как последний пес… Так куда же ушел вслед за уважаемым Александром уважаемый Нико?

Напрасно я лихорадочно подыскиваю ответ на этот риторический вопрос, отвечая на серьезный и строгий взгляд сторожа смущенно-ироничной улыбкой. Ничего путного мне в голову не приходит. Только вспоминается рассказ отца про то, как, будучи студентом топографического техникума, расположенного в старинном районе Ваке, он часто видел на улицах вечно пьяного пожилого мужчину, великого грузинского поэта Галактиона Табидзе, который, по словам отца, тоже был сумасшедшим, но это отцовское мнение меня только сердило.

Собеседник мой, сокрушенно покачав головой, показывает жестом за окно и горестно, но в то же время торжественно произносит:

– Он ушел по следам великого Руставели в настоящую Грузию!.. А не в это вот… подобие.

Лариса, снова хохотнув, живо подхватывает, ибо тоже наконец смекнула, куда он клонит:

– Корыто дырявое, без руля и без ветрил! Правильно, в старину люди были другими.

Она украдкой подмигивает мне.

Но наш собеседник не готов разделить с нами ни грамма иронии.

– Надо плакать, – сокрушенно говорит он, прежде чем опорожнить до дна стакан. – А мы смеемся! Так выпьем же за другую, параллельную Грузию – Грузию уважаемого Александра, уважаемого Нико и уважаемого Шота! «Мир лишь свет от лика друга, всё иное тень его», – процитировал он Гумилева, но я тогда еще не знала, что это Гумилев.

Никогда не забыть мне этого сторожа-чохоносца!

Подружившись с ним, мы любили приходить на территорию бассейна, куда он беспрепятственно пускал нас, с роликовыми коньками, а накатавшись, мы слушали его рассказы про лихую, но полную великих починов молодость.

Видимо, то, что осталось от параллельной Грузии – Грузии Шота Руставели, – представлялось нам после разговоров с этим последним из могикан слишком откровенным отстоем. И вскоре мы избрали на роль коллективного Мальчиша-Плохиша некую жившую на широкую ногу семью на первом этаже одного из соседних домов, за которым мы любили прохаживаться по садам– огородам.

Солидный балкон семейства с пристройкой и перилами из белого мрамора выдвигался в роскошный ухоженный сад с вплетенной в ограду колючей проволокой. Но мы умели справляться и не с такими препятствиями. Проникнув непосредственно к балкону, однажды мы увидели сквозь широкую щель огромного, невероятно жирного белоснежного кролика. Наши тонкие руки без труда дотянулись до него, совсем ручного, сквозь широкое пространство между мраморными балясинами, и сначала какое-то время мы только восторженно гладили его. Но потом я ухватила животное за уши и, повинуясь все тому же восторгу, вытащила его, лениво-покорного, наружу, удивляясь тому, что он не догадывался сам выскочить через эту лазейку. Лариса прыснула… Скинув кофту, я привычным жестом, каким справлялась с котятами, накинула ее на добычу, и мы, не сговариваясь, умыкнули кролика, держа с двух сторон за уши и за ноги.

Восторгу нашему не было предела!

Свою добычу мы принесли на площадку и выпустили кроля, совсем ручного, в траву.

Целый день мы играли вместе с другой детворой с этим буржуином, щекоча ему роскошное розовое брюшко, покрытое густым белоснежным пухом, ползая рядом на собственных животах среди одуванчиков в ярко-свежей траве.

О хозяевах, живших в каких-то двухстах метрах от нашего двора, мы, конечно, забыли и уже считали этого кролика своим. И наверное, только по случайности избежали возмездия.

Правда, хозяева кролика к вечеру так и не объявились. И пришло время куда-то пристроить его.

Сначала мы попытались подарить своего питомца одной пришлой девочке, которая в ответ так громко хрустнула яблоком, в которое вгрызлась от неожиданности, что буржуин наш впервые решил дать деру, и не столько от хруста яблока, сколько от громового хохота Ларисы. Пришлось выуживать его из ямки с прошлогодними листьями за дырой в сетчатой ограде.

В итоге Лариса забрала его домой, сказав родителям, будто мы поймали его в лесу. Версия была не особенно правдоподобной, но ей поверили, ведь водились же на горе у Тбилисского моря черепахи.

Пожив некоторое время на балконе шестого этажа, кролик наш опять поменял место жительства, перебравшись в частный дом к Ларисиной бабушке по материнской линии, где благополучно и закончил свои дни, будучи поданным к столу на какой-то праздник.

Родители Ларисы тоже были ей под стать – люди особенные.

Отец ее был настоящим морским капитаном в отставке, бывшим фронтовиком. На пиджаке его в праздничные дни сияли ордена. Пожилой уже мужчина плотного телосложения, он чем-то напоминал популярного в те годы спортивного комментатора Льва Озерова. Спокойный и молчаливый, он вел жизнь размеренную и неторопливую и был не чужд лиризма, проглядывающего в его серьезных, мудрых и в то же время простодушных синих глазах. От этого человека веяло чем-то нездешним, собственно, он и приехал в Тбилиси из Севастополя, где в свое время воевал, а родился и вырос в Москве, где занимался в ранней юности спортивной гимнастикой и был в ту пору так похож на актера Сергея Столярова, что ему посчастливилось дублировать того в фильме «Цирк» при выполнении сложных акробатических трюков. Не знаю, насколько соответствовал истине этот рассказ Ларисы о гимнастическом прошлом ее отца, но сходство со Столяровым, сыгравшим в пленившей меня «Сказке о Царе Салтане» главную роль, я улавливала.

Мать Ларисы была лет на двадцать младше мужа и обладала, в отличие от него, бурным темпераментом. Всегда подтянутая, с прямой спиной и гордо поднятой головой, с красивыми, аккуратно уложенными белыми крашеными волосами, густобровая, сероглазая, с огоньком и иронией во взгляде, она обладала неоспоримой способностью внушать к себе уважение – перед ней все невольно расступались, освобождая дорогу. Порой она громогласно извещала о своем появлении уже издали – приветствуя кого-то удачной репликой или взмахом руки. Работая на двух работах – она была тренером по плаванию и инструктором-методистом по физкультуре на одной из фабрик, – мама Ларисы, тем не менее, никогда не выглядела, что называется, замученной трудом и бытом. С бытом, кстати, у них в семье все было в порядке.