Я – Кутюрье. Кристиан Диор и Я. - Кристиан Диор

Обессилев от усталости и избытка чувств, я смог наконец позволить себе отдохнуть. Чтобы насладиться своим счастьем, я отправился в Турен. Был уже 1947 год, но война еще чувствовалась.

Франция долго залечивала свои раны. Все дороги еще были изрыты гусеницами танков. Поскольку я не умею водить машину, всегда стараясь держаться подальше от любой техники, а средства не позволяли нанять шофера, у меня никогда не было автомобиля, не считая раннего детства в доме моих родителей. Везде свирепствовала реквизиция, поэтому машину достать было невозможно.

Кристиан Диор со своей собакой, 1950

Один друг предложил меня отвезти, а Сюзанна Люлен[110] одолжила свою старую маленькую «симку». Ценою нескольких хитростей она избежала реквизиций, как немецких, так и французских.

И вот, она передо мною! Возможно, это чудо уцелело, потому что стоило гроши: отслужившие шины, астматический мотор, машина с трудом продвигалась от препятствия к препятствию. Мы ломались каждые сто километров: то лопалась одна шина, ее накачивали, снова пускались в путь, и лопалась другая.

Но я был в восторге от этой триумфальной колесницы.

Наконец, я добрался до Турена, где прожил целый месяц, катаясь как сыр в масле. В лицо меня еще не знали и в книгу почетных посетителей, пощадив, еще не вписали. Я переезжал из одной гостиницы в другую, где кухня 1900 года, в которой много вкусного, несмотря на нехватку продуктов, оставалась вполне достойной. После стольких трудных лет я почти забыл, что существует вкусная еда.

До чего же было хорошо в этом коротком путешествии!

Я наслаждался Францией, маленькими городками, деревенскими церквями, тушеным рагу, садами кюре, подолгу совершал пешие прогулки и проводил вечера за пасьянсом или томиком исторических мемуаров, которые очень любил. Каждый вечер я звонил в Париж, чтобы быть в курсе дел и следить за головокружительным ростом доходов. Будучи истинным нормандцем, я не смог, несмотря на всю мою беззаботность, полностью отрешиться от работы.

Тем не менее надо было возвращаться. «Симка» окончательно испустила дух неподалеку от колокольни Дурдана. Я позвонил в Париж, чтобы взять машину напрокат. Пришло время воспользоваться известностью публичного Кристиана Диора. Тут же все начали его – простите, меня – фотографировать во всех ракурсах. Но это наименьшее из зол известности.

Надо сказать, я и так не люблю свои фотографии, а в этот момент полагал, что упитанный господин в скромном костюме парижанина из Пасси вовсе не похож ни на парня с обложки журнала, ни на «арбитра изящества» Петрония[111], образы которых подходят для преуспевающего кутюрье. Должен ли я измениться, чтобы не разочаровывать публику?! Может быть, мне следует похудеть и отказаться не только от вкусной еды, но и от всего, что придает прелесть моему существованию?!

Я скромно вставил цветок себе в бутоньерку, заказал портному несколько костюмов, отдал себя в руки массажистов, но почти сразу же от всего этого отказался. Между человеком, кем мне придется казаться, и мною зияла пропасть огромной глубины.

Я с большим облегчением покорился судьбе и остался самим собою, тем более что за многие годы я успел к себе привыкнуть.

Я собирался приняться за работу для второй, зимней, коллекции, как получил письмо от Неймана Маркуса[112] с приглашением приехать в Даллас (штат Техас) для получения «Оскара»[113]. Придя в ужас, нет, не от морского путешествия – как житель Гранвиля, я легко переносил качку, – а от мысли, что мне придется ехать на край света, в то время как дома так хорошо, я сразу решил отказаться. Однако познакомиться с Америкой было бы очень соблазнительно. Самые крупные наши закупщики – американцы; американские женщины славятся своей красотой, и мне хотелось убедиться в этом «на месте». Перечитав письмо, я обнаружил, что премия «Оскар», учрежденная во время войны, будет впервые присуждена французскому кутюрье, и это признание я получил за мою первую коллекцию!

И все же любопытства и удовлетворенного самолюбия было недостаточно, чтобы заставить меня решиться на путешествие. Что меня убедило окончательно – вопреки ненависти к банкетам, речам и долгому отсутствию дома – это мысль, что наш Дом олицетворяет возрождение французской моды и, награждая меня, они приветствуют ее. Я должен представить свою профессию и свою страну в весьма почетных обстоятельствах и утвердить превосходство Парижа в области моды.

Но прежде чем отправиться в путь, я должен был создать свою вторую коллекцию. Я принялся за работу с новой силой. Меня охватила тревога, о которой предупреждал Берар. Но она меня вовсе не сковывала, а продвигала вперед. Это была сумасшедшая коллекция! Какая длина! Какая ширина! Я выжал все мыслимые возможности из знаменитой линии new look. Платья потребовали невероятного количества ткани и на этот раз достигали лодыжек. Молодые женщины могли насладиться роскошью принцесс прежних лет, она снова была в их распоряжении. Казалось, наступили счастливые времена. Война кончилась, мы еще не осознали ее последствий. Роскошные ткани, бархат и парча были тяжелыми, но это неважно! Сердца бились весело, ничто не казалось слишком красивым. Изобилие было еще настолько в новинку, что не хотелось возрождать снобизм аскетизма.

Успех был головокружительным и… чуть не закончился катастрофой по одной неожиданной причине: в коллекции было маленькое платье из розовой шерстяной ткани, получившее название «Конфетка», скроенное в виде конуса по новой технологии. Это платье вызвало фурор прежде всего красотой, а во-вторых – ценой, так как в расчеты вкралась ошибка. Цена оказалась ниже себестоимости. Женщины конечно же не упустили «хороший случай». Еще один шаг, и я стоял бы на грани банкротства! К счастью, ошибка оказалась поправимой, и наши дела пошли в гору. Сегодня я с улыбкой вспоминаю, что о Доме Christian Dior писали как об одной из достопримечательностей Парижа наравне с Эйфелевой башней и канканом, забывая, что он существовал всего шесть месяцев!

Шел благодатный 1947 год.

1937-й оттанцевал в эгретках[114] Скиапарелли на рокочущем вулкане. Десять лет спустя надеялись танцевать в нарядах new look на окончательно потухшем вулкане.