Кольцо златовласой ведьмы - Екатерина Лесина

– Теперь ты понимаешь, – сказала маменька, ставшая какой-то непривычно серьезной, – что ты обязана выйти за него замуж.

– За кого?

– За этого… Сергея. Или за любого из них. Ты должна войти в семью и отыскать кольцо! Вернуть реликвию…

Вика головой потрясла, пытаясь отделаться от ощущения ирреальности происходящего. Книга, семейная тайна… кольцо…

– Когда-то судьба уже сводила меня с Антоном. – Маменька поднялась и нервно хрустнула пальцами, что выдавало крайнюю степень ее душевного волнения. – Однако я оказалась слепа! Он ухаживал за мной…

Это хладнокровное чудовище со змеиными глазами ухаживало за маменькой?!

Какое счастье, что до свадьбы не доухаживался, подобного отчима Вика точно не пережила бы.

– Но я испугалась. Я отступила… я не придала значения… фамилия – подумаешь, фамилия! Распространенная.

– И что же изменилось?

Вика сидела, наблюдая за мамиными метаниями. Крепло ощущение, что она, Вика, вдруг попала в какой-то перевернутый безумный мир, где все сошли с ума.

– Ты же знаешь, что Гарик с Антоном общие дела имеет…

…не знала и знать не желала, но кто теперь ее спрашивать будет?

– …и нам приходилось встречаться. Как-то я увидела фотографии… и еще кое-что из того, о чем мама мне говорила. Тебе не понять.

Конечно, Вика ведь маленькая. Куда ей с пониманием! Ей надо молчать и подчиняться родительской воле, так оно для всех лучше будет.

– Но как только я поняла, что это – он… кольцо у них! И книга.

Все интереснее и интереснее.

– А книга как у них оказалась? – Вика закинула ногу на ногу, оперлась локтем на колено и кулак в подбородок уперла. Конечно, до роденовского Мыслителя ей далеко, но Вика и не претендует. – Книга же у тебя была!

Была. И пропала. Судя по выражению маменькиного лица, именно она и причастна была к пропаже.

– Я ее продала, – призналась она и топнула ногой. – Ты не представляешь, сколько средств надо, чтобы вырастить ребенка! А твой отец, между прочим, ни о чем и думать не желал. Его, видите ли, все устраивало!

То есть виновата опять не маменька, но Вика и ее отец, с которым ныне маменька пребывает в самых радужных отношениях.

– Нам отчаянно нужны были деньги! Срочно! И я заложила книгу. Я собрала выкуп, но он… этот гад… урод… отказался брать их! Видите ли, книга ему была дороже!

– Он – это Антон?

– Да!

Интересно получается: Антон Сергеевич, потомок некоего мифического вора, обманом выманившего заветное кольцо у Викиной прапрабабки, повторил фокус? И теперь у него есть и кольцо, и книга… и спрашивается, для чего тогда ему еще и Виктория?

Полноты коллекции ради?

– Послушай, девочка моя. – Маменька села рядом и взяла Вику за руку. – Ты у меня умница. Умнее меня, и я всегда это знала!

Только предпочитала не замечать, потому что ум для женщины – не главное достоинство, а если подумать, и не достоинство в принципе.

– Ты же понимаешь, что получила уникальный шанс. Ты выйдешь замуж. Станешь членом семьи. Найдешь книгу и кольцо…

…и умрешь с чувством исполненного долга.

Как-то Вику не слишком радовал подобный вариант.

– И все-таки, что на тех зашифрованных листах?

Если маменька соврет, что она понятия не имеет, то Вика даст всей этой сказочной истории отбой.

– Там… – Она замялась, отводя взгляд. – Там рецепт «аква Тофано». Редкого яда, который не имеет ни вкуса, ни запаха… – Чудесно просто! – …достаточно одной капли в еду или питье… или просто, чтобы попала на кожу, и человек обречен. Он не почувствует боли, хотя яд будет разъедать его изнутри. – …и с каждой минутой все чудеснее! – Это очень страшное средство. Ты должна вернуть книгу…

Арриго ушел, оставив Туфанию в смятенных чувствах.

Любила ли она его? Горела! Не имела иного желания, кроме как быть рядом с ним. Умирала в одиночестве и воскресала от одного его слова. Стоило представить, что Туфания больше никогда не увидит Арриго, и ею овладевало чувство безысходности.

К чему тогда жить? Одной? Без него?

Нет, она не желала… но быть рядом, просто быть… не женой, а… кем? Возлюбленной? Он говорил красиво, обещал, что никогда более Туфания не испытает нужды. Собственный дом. Слуги. Наряды. Беззаботная жизнь… и знание, что однажды Арриго все же решится повести под венец другую. Пусть и не отдаст невесте ни крохи собственной души, но…

Боль ревности, доселе ей неведомая, охватила Туфанию. Обезумев, металась она по дому, то плача, то смеясь, хватала с полок горшочки со снадобьями, швыряла их на пол, топтала осколки и травы сухие сминала ногой, осыпая себя их прахом, точно пеплом.

Ах, бабушка, что же она натворила?!

Привязала. Приворожила. Пожелала невозможного.

И, обессилев, Туфания упала на колени, закрыла лицо руками и заплакала. Она рыдала горько, оплакивая и себя, и собственную заемную любовь, которой не должно было быть… но она уже есть, и как от нее отказаться?

Бабушкина книга была цела. Туфания развернула полотно, смахнула пыль и коснулась розового камня, украшавшего ее застежку.

– Зачем ты это с нами сделала? – Туфания спрашивала не у книги, но у старухи, которая собственной волей взяла и предопределила судьбу Туфании.

Но если и могла та ответить – не сделала этого.

Туфания разожгла свечи из темного воска, замешенного с особыми травами. Начертив мелом тайный знак на полу, показанный ей однажды старухой, она положила в его центр кольцо.

Раскрыла книгу…

…всего три страницы, исписанные тайным языком, которому старуха обучала Туфанию еще в детстве. Казалось, забыт язык, но… Туфания читает.

Слова слетают с ее губ. И камень наливается краснотой, темнеет. Он меняет форму и дрожит, словно желая следовать ритму сердца.

И вот уже не камень – именно сердце, плененное виноградной лозой, стучит.

Надо завершить заклятье.

Всего-то слово осталось… одно слово, и сердце замрет навсегда. Ламия обретет долгожданный покой, Арриго забудет о Туфании, и она сама станет свободна от любви.

Но… станет ли?

А если нет? Если не виновен камень и бабушка в происходящем с Туфанией? Если она действительно любит Арриго, по-настоящему, как ее мать любила своего мужа, пусть и не стоил он ни одного доброго слова? Что будет тогда?

Сводящее с ума одиночество?

Сожаления?

Арриго забудет дорогу к дому Туфании, с готовностью отречется от нее, как от источника всех своих бед, а сама она зачахнет в невозможности жить одной.