Таинственная история заводного человека - Марк Ходдер

Настал сентябрь, они вышли из Казеха, и начался долгий переход к восточному берегу Африки. Последующие недели оказались исключительно трудными из-за сражений, споров, воровства, дезертирства и других происшествий. Бёртон был вынужден наказать некоторых носильщиков, а кое-кого уволить, не заплатив. Однажды, разъярившись, он ударил африканца кожаной плетью и потом стоял над ним, тяжело дыша, смущенный и растерянный, со стуком в голове, не очень понимая, что наделал.

Каждый шаг на пути домой давался с боем, но Спик не помогал Бёртону ничем. Наоборот, его отношение к туземцам только ухудшало положение. За месяц оба исследователя не обменялись и словом, но вдруг Спик серьезно заболел. Они остановились, и Бёртон ухаживал за ним, пока из-за высокой температуры у лейтенанта не началась угрожающая жизни горячка. Он громко бредил: очевидно, его терзали ужасные галлюцинации.

— Они вонзили когти мне в ноги! — выл он. — Боже, спаси меня! Я слышу его в комнате над нами, но они не разрешают мне подойти. Я не могу приблизиться. Ноги, мои ноги!

Бёртон смочил лоб Спика, чувствуя, как от него пышет жаром.

— Всё в порядке, Джон, — попытался он успокоить больного.

— Они не люди! Они ползают в моей голове. О Иисус, убери их от меня, Дик! Прогони их! Они вонзают в меня когти! Они оттаскивают меня от него, через всю пещеру!

«Оттаскивают от чего?» — спросил себя Бёртон. В этот момент тело Спика изогнулось, он неистово задрожал, и его охватил приступ эпилепсии. Бёртон позвал Сайди Бомбея, который помог ему вставить между зубов лейтенанта кожаные ножны от кинжала, чтобы не дать ему откусить себе язык, и крепко держали его, пока тот бился в судорогах.

— Хобгоблины, — прошептал он. — Огромные толпы хобгоблинов вываливаются из храма. Помоги мне небо, они внутри моей души! Они собираются освободить своих драконов!

Внезапно свирепая судорога перекосила лицо Спика, глаза его стали стеклянными, и он залаял, как собака. Его стало невозможно узнать, и Сайди Бомбей с суеверным ужасом отшатнулся от лейтенанта.

— Это кичомачома,[62]— крикнул туземец. — На него нападать злые духи! Он умирать!

Спик начал кричать. Он кричал не смолкая весь день, но все-таки не умер. Постепенно он стал спокойнее, хотя то терял сознание, то вновь приходил в себя, и наконец заснул.

Прошла еще неделя. Джон Спик сидел в палатке и пил чай.

— Как ты себя чувствуешь, Джон? — спросил Бёртон, зайдя в палатку.

— Лучше, Дик. Я думаю, что скоро смогу идти. Через пару дней. — Спик поставил чашку на пол и посмотрел Бёртону прямо в глаза. — Ты не должен был говорить это.

Озадаченный Бёртон нахмурился:

— Говорить что?

— В Бербере. Когда на нас напали. Ты сказал: «Ни шагу назад! Иначе они решат, что мы отступаем!» Я не трус.

— Трус? О чем ты говоришь? Бербера была три года назад.

— Ты думал, что я отступил из-за страха.

Брови Бёртона поднялись. Он растерялся:

— Я… что? Я и не…

— Ты обвинил меня в трусости!

— Джон, ты всё не так понял: я никогда не говорил ничего подобного! Клянусь, я ни на мгновение не усомнился в твоей храбрости!

Спик покачал головой.

— Я знаю, о чем ты думаешь.

— Джон… — начал было Бёртон, но Спик прервал его:

— Я посплю.

Он лег и отвернулся. Бёртон какое-то время стоял, глядя на него, потом тихонько вышел.

Через три дня путешествие продолжилось, хотя лейтенанта пришлось нести на носилках. Длинная вереница людей — два исследователя и носильщики — извивалась как змея по холмистому ландшафту. Иногда Бёртону казалось, что они стоят на месте: миля шла за милей, а повсюду вокруг была одна сожженная солнцем трава. На самом же деле они постоянно поднимались, воздух становился холоднее, и постепенно лихорадка перестала трепать измученные тела англичан, хотя они по-прежнему страдали от ужасной головной боли.

Миновало Рождество. К тому времени они поддерживали холодно-вежливые отношения и никогда не говорили об экспедиции Спика к большому озеру.

Дезертирство и дерзость носильщиков заставили их остановиться еще на две недели. Бёртон предупредил африканцев, что ничего им не заплатит, если они немедленно не упакуют вещи и не начнут двигаться. Они отказались. Тогда он нашел и уволил зачинщиков, а потом нанял девять новых людей из проходившего мимо каравана.

Снова дорога. Всё идти и идти. Будет ли конец?..

И конец настал. 2 февраля 1859 года Бёртон со Спиком взобрались на очередной холм и увидели вдали синее искрящееся море.

— Гип-гип ура! — весело закричал Джон Спик, подбросив в воздух кепку. — К черту этот грязный проклятый континент! И я буду молить бога, чтобы моя треклятая головная боль осталась за кормой вместе с ним!

— Мы достигли Занзибара и отплыли в Аден,[63]где я решил ненадолго задержаться, чтобы восстановить силы. Джон, однако, сел на первый же корабль, идущий в Европу. Он обещал дождаться моего прибытия в Лондон, чтобы мы смогли вместе доложить Королевскому географическому обществу о наших открытиях. Вместо этого он отправился туда один и приписал себе всю честь открытия истоков Нила.

Бёртон швырнул в камин окурок сигары.

— Ужасное предательство, — сказал Суинберн.

— Самое худшее в моей жизни. Я был его командиром. Это была моя экспедиция. К тому же его полная некомпетентность запутала всё это дело до невозможности.

Оба какое-то время молчали. Бёртон пробежал кончиком указательного пальца по шраму на правой щеке, словно вспомнил о какой-то старой мучительной боли.

— Конечно, — продолжал он, — это было не его решение. Не сомневаюсь, что отправиться в Общество с докладом его надоумил предводитель «развратников» Лоуренс Олифант,[64]когда они возвращались в Англию. — Бёртон встал, подошел к окну и посмотрел на экипажи, которые гремели, выбрасывали пар, лязгали и натужно пыхтели, проезжая по Монтегю-плейс. Потом сказал, едва слышно: — Ведь ты думаешь, что Джон предал меня до того, как мы уехали из Африки? На берегу Танганьики, верно?