Супер-женщина - Соня Дивицкая

Бугор Васильев, кличка Вася. Разбой, участвовал в преступной группировке. Красавчик еще тот, по слухам, стал авторитетом, но в лицо его давно никто не видел.

Бугор Ромашин, сто седьмая, убил одним ударом, не рассчитал. Тоже красавчик, похож на доброго бычка, женился сразу после освобождения, таких расхватывают быстро, сейчас отец троих детей, владеет сетью тренажерных залов.

Бугор Гузнаев, тот самый Герман. «Убийство группой лиц без предварительного сговора». Нет, этот красавчиком не был. Какая-то размазанность была в его лице, и сразу в нем читались и воля слабая, и психоз, маниакально-депрессивный, и подхалимство… Зато улыбочка мягкая и светлая. Он был любимчиком учителей, особенно литераторши.

Она как раз вела урок. Обычная учительница – лет тридцать пять, завивка, губы… Щека опухла, должно быть, флюс, а может, просто карамельку во рту гоняла. Как только вошел Гармонист, в смысле директор, литераторша сразу нырнула в классный журнал – директор ее регулярно покусывал за плохое ведение документации.

Эта самая литераторша Инне про Германа все объяснила: «Вот что значит обаяние! Ведь видишь: и дурак, и сволочь, и подлец… А улыбнется – и все ему прощаешь».

Герман стал рецидивистом, как Инна ни старалась. Но тогда, в ноябре девяносто второго, она была полна энтузиазма.

– Ребята, – сказала она классу, – я буду работать в вашей колонии три месяца. Все это время мы с вами будем готовиться к освобождению, к свободе. Она не за горами…

На задних партах снова заржали. Бугор Ромашин обернулся, и там моментально заткнулись: все знали, какой у него тяжелый кулак.

Инна обратилась с вопросом к первому, случайному, как ей показалось, на кого глаза попали, она спросила Германа:

– Сколько тебе осталось?

Он не ответил, но улыбнулся, уклончиво и мягко. Герман отсидел всего три года из десяти, ждал перевода на взрослую зону, и даже при самом хорошем раскладе ему предстояло сидеть еще три-четыре. На досрочное освобождение он очень надеялся.

– Ну… сколько бы ни оставалось… – продолжала Инна, – а дело в том, что свобода всегда настигает человека врасплох. Поэтому мы вместе с вами попробуем сделать так, чтобы ваша адаптация прошла успешно. А пока… Можно я вас кое о чем попрошу? Возьмите листочки и напишите, пожалуйста, в свободное время в двух словах – что такое счастье.

– Не понял? – это Гармонист спросил.

– Что для вас счастье, – повторила Инна. – Как вы его представляете. Это поможет мне с вами немножко познакомиться.

Литераторша тоже слушала Инну и все время гоняла за щекой карамельку. Только оказалось, что во рту у нее была не конфета, а большая черная пуговица. Она ее с утра засунула, перед тем как идти на работу, потому что накануне прогуляла, а директору сочинила, что у нее страшный флюс. И вдруг, когда Инна сказала про счастье, женщина задумалась, случайно вытащила эту пуговицу изо рта и положила на стол, рядом со стопкой тетрадей.

Директор как-то подозрительно на эту пуговицу взглянул и спрашивает:

– Как ваш флюс?

Коллега пошарила во рту языком и ответила:

– Спадает… Кажется, спадает.

В классе раздался ехидный смешок. Мальчишки сами подсказали литераторше этот фокус, а потом прозвали любимую учительницу Пуговицей.

На следующий день заключенный Колесников по кличке Колесо, тот самый, что раскачивал люстры, целый день бегал по классам и спрашивал учителей, в чем счастье.

– В чем счастье? – спросил он у исторички.

Пенсионерка по кличке Тортилла любила поговорить о Великой Отечественной войне. Колесо по этому поводу нарисовал смешную карикатуру. Виселица, Тортилла с петлей на шее стоит на табуретке, рядом фашист, и у него реплика: «Еще одно слово про войну, и стул упадет».

– Не мешай, я контрольные проверяю, – ответила Тортилла, – что, не видишь? Счастье в работе.

Колесо побежал к математичке. У этой было все по полочкам, и даже троечники у нее решали задачи из сборника Сканави.

– В чем счастье? – спросил математичку Колесо.

– В деньгах, – сказала она, не сомневаясь ни секунды.

Он покатился в кабинет литературы, пристал там к Пуговице:

– Говори, говори скорее, в чем счастье?

Литераторша улыбнулась и закатила глазки.

– В любви!

С этими результатами Колесо прибежал к Инне. Ей предоставили маленький закуток в лаборантской кабинета литературы. Там был хлам, старые учебники, портреты Ленина и Брежнева с пририсованными рогами…

– Ничего не понимаю! – сказал Колесников. – Тортилла говорит – счастье в работе, математичка – в деньгах, Пуговица – в любви. Ты что думаешь? В чем счастье?

Инна ответила сразу:

– В детях. – Материнский инстинкт у нее всегда превалировал над остальными.

Колесо оглядел несчастные три метра лаборантской и снова торопливо забубнил:

– Говори, что надо! Говори, что надо!

Инна взглянула на старую раму и подумала:

– Может, окно здесь покрасить?

Он тут же пригнал к ней двух шнырей, нашел им краску, кисточки и покрикивал точно так же, как Гармонист:

– Работайте, суки! Чтоб все блестело!

3. КПП

Свою конурку Инна использовала, только чтобы оставить пальто и бросить там сумку, весь день она крутилась по зоне, ходила на уроки и в отряд.

– Свобода – это не подарок, – она везде толкала свою программку, – не день рождения, не красный день в календаре… Свобода – это образ мышления. Позитивное оно у нас? Или негативное?

Абстрактную лексику не все понимали, но Инна старалась, объясняла попроще:

– Что мы думаем о людях? Они хорошие или плохие? Это важно. Если мы будем считать, что все кругом сволочи, тогда мы пропали! Потому что наши глаза будут видеть одних сволочей.

В отряде, то есть в казарме, там, где стояли кровати, была стерильная чистота. Зэки драили палубу круглосуточно. И цветочки у них были на подоконниках, и рыбки в аквариуме, и канарейки, и хомяки… Хомяков разводил Колесо, они у него плодились в диком темпе, он раздавал их учителям, так что у каждой учительницы дома жил хомяк.

Колесо любил животных, он получил свои два года за поросенка: пошел работать на свиноферму и там его спер, хотел откормить и продать как большую свинью. Он хорошо рисовал, и тоже всегда только животных, причем очень подробно, в мельчайших деталях – если птичка, то он прописывал ее до последнего пера. И книжки читал только Сетона-Томпсона. Это вообще-то было неплохо для двоечника, поэтому Пуговица ему разрешала рисовать зверушек на уроках литературы.

Гармонист это творчество как-то заметил, устроил разнос, но, когда приехала комиссия с проверкой, он приказал повесить рисунки в коридоре и отчитался: «Кружок анималистов, создали силами педколлектива».