Патриарх Сергий - Михаил Одинцов

И вступительное слово патриарха, и его послание были присутствующими восприняты как выражение общецерковной политической позиции, как неприятие в целом власти большевиков и как вызов их «церковной политике». Дабы ознакомить приходское духовенство и верующих с точкой зрения патриарха на происходящие в стране события, в спешном порядке текст послания печатался, переписывался и распространялся по московским церквям и монастырям, специальными нарочными развозился по наиболее крупным городам. Духовенство обязывалось читать его во время богослужений и разъяснять пастве.

Политический смысл и направленность послания были столь понятны приходскому духовенству, что далеко не все из них отваживались исполнять приказание, понимая, что вслед за этим может последовать и наказание за антиправительственную пропаганду. В дневниковых записях известного московского литературоведа Н. М. Мендельсона, относящихся к январю 1918 года, отмечалось: «Вчера у Хвостовых спросил батюшку Михайловского: „Что же, вы будете в церкви читать послание Тихона, анафематствующее большевиков?“ — „Нет, боязно, опасно“. А это еще приличный батя!»[43]

Послание патриарха Тихона и проект декрета об отделении церкви от государства оказались в центре внимания Поместного собора. Ораторы признавали своевременность патриаршего послания. Одновременно все они сходились в том, что требуется конкретно указать «врагов Церкви и Родины» («масонов» и «жидов», как выражались некоторые соборные ораторы), назвать поименно тех, кто предан проклятию и с кем православные не должны вступать в общение, и, наконец, довести до сведения верующих, что Собор не признает «слуг антихристовых, завладевших ныне Россией».

…Поздним вечером 20 января 1918 года в кабинет председателя Совнаркома В. И. Ленина в Смольном торопливо и как всегда без доклада вошел В. Д. Бонч-Бруевич — управделами Совнаркома. В руках у него была папка с материалами к заседанию правительства.

— Владимир Ильич, — начал он без вступления, — через полчаса заседание. Почти все уже в сборе. Задерживаются Урицкий, Петерс, Красиков.

Предсовнаркома оторвался от чтения бумаг на столе и приподнял голову. В глазах читались вопрос и настороженность.

— Звонили, — упреждая своего шефа, доложил Бонч-Бруевич. — Плохие новости из Москвы. Там Церковный собор проклял нас и объявил нам войну.

Ленин молча отобрал несколько листков из общей папки, лежавшей на придвинутой вплотную к столу тумбе. Бегло просмотрел и, ткнув указательным пальцем на стул у стола, произнес:

— Если ничего не изменилось, то под пунктом тридцать два в повестке сегодняшнего заседания значится вопрос «Об отделении церкви от государства», так?

— Да, так, и ничего нового никем не предлагалось и не вносилось.

— Говорите: товарищи задерживаются… Тогда поступим следующим образом… Начнем работу без них. Но, как только они прибудут, сразу же дадим им слово.

Заседание правительства — Совета народных комиссаров — началось вовремя и шло обычным порядком: доклады и прения, вопросы и ответы, эмоциональные реплики и минуты напряженного молчания. Спустя полчаса на стол Ленина легла записка: «Урицкий и другие прибыли. Бонч.».

— Приступаем к обсуждению вопроса об отделении церкви от государства и проекта декрета «О свободе совести и о церковных и религиозных обществах», — объявил Ленин. И продолжил: — Этот пункт у нас с вами намечен почти к концу повестки, однако обстоятельства изменились. В розданных накануне материалах докладчиками обозначены нарком юстиции Штейнберг и завотделом этого же наркомата Рейснер. Но сначала послушаем о последних событиях, происшедших сегодня в Москве… — Предсовнаркома вопросительно посмотрел на опоздавших.

— Позвольте мне доложить, — приподнялся член коллегии Наркомюста П. А. Красиков.

— Ну что ж, пожалуйте, Петр Ананьевич.

— Очевидно, присутствующие помнят, что еще в августе прошлого года, при Керенском, в Москве начал работу Собор Российской православной церкви. Думаю, политическое лицо его всем знакомо. Всякого рода воззвания, послания и речи против социализма, большевиков и советской власти. А с другой — поддержка Временного правительства, а порой и откровенно монархические высказывания. Сегодня утром открылась вторая сессия Собора. Выступал патриарх Тихон, призывал объединиться и выступить на защиту «Церкви Божией». И вся церковная головка его поддержала… Церковь перешла в наступление, — продолжал Красиков, — она политический враг. Бездействовать мы не должны, это преступление перед революцией.

Тягостное молчание воцарилось в зале. Прервав его, Ленин задал вопрос:

— Что скажет ВЧК?

Поднялся со своего места заместитель председателя ВЧК Ян Петерс:

— Мы неоднократно докладывали о контрреволюционности этого сборища. Предлагали закрыть, и повод был в конце прошлого года по окончании первой сессии… Вторая могла бы и не начаться, и не слушали бы мы сейчас того, что говорил товарищ Красиков. Но нам возражали: «Не спешите, погодите, дело тонкое, щепетильное». Теперь-то очевидна наша правда. Предлагаю закрыть Собор, а его контрреволюционное гнездо — Епархиальный дом — разорить. Тихона, папу православного, арестовать, да неплохо было бы еще прихватить пару-тройку человечков церковных, на кого материал имеется… Пока не сбежали.

— Ну что, дождались? — обращаясь ко всем, проговорил Ленин и повернулся к Штейнбергу и его заместителю Стучке. — Исаак Захарович, Петр Иванович, ведь говорил же я вам, писал и документы всяческие передавал, торопил с декретом. От вас же что? Одни оттяжки да промедление… А теперь что изволите делать?

— Владимир Ильич, — вставил слово Штейнберг, — проект декрета окончательный, утвержден коллегией Наркомюста. Сегодня некоторые товарищи замечания дали, мы их учли. Давайте утверждать.

— Вот так всегда, — будто и не слышал его Ленин. — Да не в шахматы мы с вами играем, где цейтнот грозит лишь падением флажка… Головы, го-ло-вы наши могут полететь!

Недовольно отвернувшись от наркома юстиции, Ленин обратился к присутствующим:

— Есть мнения и предложения?

— Сегодня и принять, — раздались недружные голоса.

— Хорошо. Позвольте и мне внести некоторые замечания. Рыбий текст первого пункта «Религия есть частное дело каждого гражданина Российской республики» — долой! Пишем просто и понятно: «Церковь отделяется от государства». К пункту три добавим: «Из всех официальных актов всякие указания на религиозную принадлежность или непринадлежность граждан устраняются». И последнее, о культовых зданиях, давайте запишем так: «Здания и предметы, предназначенные специально для богослужебных целей, отдаются, по особым постановлениям местной или центральной государственной власти, в бесплатное пользование соответственных религиозных обществ».