Ваганьковский приют - Михаил Кубеев

– Может, не стоит? – она посмотрела на Свету.

– Стоит, стоит, – тотчас засуетилась та и освободила столик. – Давай, раскладывай.

Рита вытащила колоду из коробочки, стала тасовать. Семьдесят восемь штук. Карты замелькали в ее руках, и с каждой секундой их полет делался все быстрее, быстрее. То они превращались в растянутую гармошку, то сыпались дугообразным веером из одной руки в другую. Джон засмотрелся, щелкнул пальцами, произнес только «Master!» и погасил люстру – горел торшер.

За окном давно уже стемнело. Рита выкинула на зеленое сукно все двадцать две карты Старших Арканов. Особой любви к ним не испытывала, слишком сложная наука, и очень большой риск сделать ошибку.

Светка с противоположной стороны стола склонила голову. Рита обратила внимание на ее руки. На зеленом сукне отчетливо выделялись бледные тонкие пальцы с красными ногтями. На безымянном пальце левой руки горел кроваво-красный рубин. Какой он яркий, прямо глаза режет. Где достал его Джон? Вещь старинная. Неужели на распродаже у Антона? Рубин давно используется у магов, в Индии он называется корунд, а в России – яхонт. Особенность этого камня в том, что он может хранить чужие заклинания. Рита знала об этом и не любила рубины.

Она вспомнила фотографию за зеркалом. Ее так и подмывало спросить: кто эта женщина? Что знает о ней Света?

– Ну что? Что ты молчишь? – нетерпеливо спросила Света. – Все хорошо? – Она убрала руки со стола.

Джон вышел из комнаты, женщины же углубились в карты, ничего вокруг не замечая.

– Все хорошо, – Рита вздохнула. – Дальняя дорога выпадает тебе, – тихо сказала она, подняла голову и посмотрела на подругу: – Теплый прием ожидает тебя на туманном Альбионе. Потом потекут будни и начнется тоска по дому, – она замолчала – больше обманывать не решалась. Карты, как и зеркало, говорили ей обратное. Неудачная дорога, возможно, болезнь, затем обрыв… Теплый прием? На него и намека не было. Колесница покатилась, но в обратном направлении. Еще ее смущала карта «Падающая башня». Она падает от удара молнии. Вместе с ней падают два человека. Башня означала крушение лжи. А потом… Потом, очень возможно, заточение в казенном доме. Далеко от центра. И будет стремление вырваться на свободу. Любой ценой. Вплоть до сумасшествия, до самоубийства. Карты «Повешенный» и перевернутая «Влюбленная пара» стояли у нее перед глазами.

– Рита, ты чего задумалась? – раздался прямо над ухом шепот Светы.

– Пытаюсь разгадать.

– Ну и как?

– Пока все хорошо.

Она вздохнула. Не могла понять, почему так выпали карты. Сразу смешала их, чтобы не зародить подозрения у Светы. Сказала только:

– Все будет, как и в прошлый раз. Приедешь, тебя встретят, обласкают. Начнется будничная жизнь. Та, о которой ты мечтала. Лондон, Вестминстер, Трафальгарская площадь, Пикадилли, двухместный «Ягуар», загородная вилла… – она снова натянуто улыбнулась.

– И подземная тюрьма Данджен?

– Не говори ерунду. Тюрьмы не будет, – сердито оборвала ее Рита. Плохо скрываемая нервозность подруги ей не понравилась.

Джон сидел на кухне, листал журнал. Гадание его не интересовало. У него свои проблемы. Света выказывает ему отчаянное сопротивление, дерзит. Он немного отпил виски. В тот день, когда она уехала к нотариусу, у него появилась уйма свободного времени. Можно было в спокойной обстановке осмотреть квартиру, прицениться к мебели. Была бы его воля, он бы всю эту рухлядь выбросил на помойку, но для Светы она священна как память о родителях. У нее отец был прокурор.

Джон размышлял. С материальной точки от этой женитьбы он только выигрывал. Триста тысяч долларов были бы существенной прибавкой к его пошатнувшемуся бизнесу. Но его беспокоил вопрос: чем Света будет заниматься в Лондоне, в Москве? Сумеет ли она, как он, часами до одури сидеть у компьютера, выбирать данные по каталогам, искать фирмы, предлагать на выбор образцы тканей, звонить, снова и снова предлагать, слушать отказы, вежливо воспринимать их. Британия – это не Россия. Там не принимают поведения не по правилам. Надолго ли ее хватит? Будет ли она покладистой супругой, исполнительной и полезной работницей? В этом он теперь сомневался. Ее чрезмерная эмоциональность, порывистость вначале подкупали, а теперь действовали на нервы. Хотелось иметь возле себя более уравновешенного человека. К тому же у Светы какая-то маниакальная вера в сверхъестественное, мистическое. Это и есть болезнь русской души?

…В тот день он решил обследовать темную комнату. Ему ее никто не показывал, но ее никогда не запирали. Почему не войти, не посмотреть? Разве это преступление? В конце концов, они собираются стать мужем и женой. У них все общее.

И он открыл дверь. В темноте ничего не увидел. Вытащил приготовленный фонарик. Теперь под ярким высвеченным кругом появились старые кресла, поставленные друг на друга, шифоньер без обеих дверок, велосипед со спущенными шинами, старый кожаный чемодан. Под ногами был протертый ковер. Рухлядь. Никакой антикварной мебели, никаких бронзовых ламп. Русские, как он убедился, всегда прибедняются. И наиболее ценные вещи хранят не на видном месте, а в подвалах, на чердаках, в темных комнатах. Но в этот раз его постигло разочарование.

Решил на всякий случай посмотреть, что лежит на шкафу. Встал на кресло, уперся рукой в шифоньер, и тут кресло под ним качнулось, он потерял равновесие и, чтобы не упасть, схватился рукой за вентиляционную решетку, выступавшую из стены. И решетка вывалилась. Из образовавшегося отверстия на кресло упал объемный газетный сверток. Джон стряхнул с себя пыль, потом стал разворачивать газеты. Что-то круглое. Навел луч фонарика. И замер. Рубашка прилипла к телу. Из-под газет выглядывала, нет, он не ошибся, отчетливо просматривалась настоящая человеческая голова. Часть манекена? Под лучом фонарика вырисовывался высокий лоб, чуть оттопыренные уши, длинные волосы.

«Всевышний, – одними губами произнес он, – что я вижу? Или мне снится? Мумия? Откуда она здесь?»

Он наклонился и, пересиливая отвращение, развернул газеты. Это был муляж из глины. Такие на уроках истории медицины им демонстрировал профессор Кроу. Он показывал голову Рене Декарта. Тогда профессор потянул за нос, и передняя часть лица отпала. Студенты ахнули. Девчонки отвернулись. За лицом светлел оскал черепа – дырка от носа, черные глазницы. Профессор объяснил, что это копия головы Декарта, которую изготовил скульптор Пауль Ричер еще в 1912 году. Он выставил ее в Париже. Голова произвела фурор. Скульптор по неровностям черепа полностью восстановил черты лица. Это искусство.

Но зачем эта голова здесь, в московской квартире? Декарт? Нет. Тот был длинноносый, а у этого нос коротковат. Может быть, экспонат из медицинской школы?

Джон поднял муляж повыше, и в этот момент из горловины появился уголок конверта. Письмо? Послание с того света, подбодрил он сам себя и вытащил его. При свете фонарика с трудом прочитал написанное карандашом слово, смысл которого остался ему непонятен: «Завещание». Что оно означает? Придется посмотреть в словаре. Он вышел из комнаты и на цыпочках вместе с письмом направился к книжному шкафу. «Завещание, завещание, – повторял он про себя. – Ага, вот оно, оказывается, на английском это слово ему хорошо известно – «тестамент», юридический термин, другими словами, устный или письменный наказ, содержащий распоряжение относительно имущества на случай смерти. Однако все завещания заверяются, как правило, у нотариуса и вскрываются обычно после смерти. А почему это оказалось спрятано в голову? Не вскрыть ли ему конверт и прочитать? Соблазн велик, но поймет ли он текст до конца.