Отроки до потопа - Олег Раин

Его и сейчас клонило в сон. И медом растекалось по телу умиротворение. Его поднимало ввысь — над магнитотроном, над зданием больницы, и подросток начинал видеть окружающее пространство. То есть даже не город, не планету, а вообще все. Такое происходило с ним впервые. Солнце, луна, звезды — все превратилось в единую с соболиными блестками паутину. Как будто морозный, радужный снегопад взял и остановился. Стоп-кадр в полном объеме. И каждая снежинка-звездочка — человек, и между всеми угадываются свои лучики каналы. Туда-сюда проскакивают искорки-сигналы, и все в мире общее, все могут слышать друг друга. Хотя не всегда слышат. Серега, кажется, слышал. Снежинки не падали, но вращались, и каждая мерцала своим особенным светом. Одна из них была бабушкой, Серега хорошо ее помнил, а та, что поближе, конечно, горела в папиных ладонях. Все равно как огонек папироски. Хотя отец никогда не курил. Но вот костры любил разжигать, и сына учил, как экономичнее расставлять поленья — «звездочкой», «поленницей», «колодцем». В любое время года мог от одной спички запалить уютный костерок. Небольшой, нешумный, долгоиграющий. И лучшего занятия у Сереги не было, кроме как сидеть, прижавшись к отцу, и глядеть в огонь. Угли медлительно мигали, обнажая и скрывая алые зрачки саламандр. Словно многолапое смешное чудовище, костер принимался суетливо потирать ладоши, а то превращался вдруг в скопище маленьких ламинарий — ярко-красных, угодивших в вертлявое течение.

И все самое лучшее, самое теплое, от смеха до слез — все таилось в одной маленькой звездочке, в целости и сохранности сберегая память о прошлом и будущем. Удивительно, но Серега ясно видел: будущее хранилось здесь же, рядом с его прошлым, все равно как пара соседствующих книжек. И та, что таила в себе будущее, была удивительно толстой — страниц под тысячу или того больше. Он должен был родиться еще раз, и еще… А близкие люди водили вокруг хоровод, искристым облаком кружа над костром, даже не думая затухать. Далеко и отстраненно Серега чувствовал, что по щекам его катятся слезы. Не вниз, а куда-то в стороны — к ушам. И чудо-томограф их, наверное, тоже снимал на свою чувствительную пленку, чтобы удивить, а может, насмешить шибко умных врачей.

В полузабытьи он пропустил момент извлечения из пушки. Его продолжало кружить там — в волшебном мире, где-то над и где-то вне, Серега даже не знал, как правильно это именуется. Знал только, что мир этот есть, что даже искать его не надо. Он вокруг и он внутри, пусть даже его не всегда видишь и редко чувствуешь…

— Теперь быстренько в операционную! У нас там второго уже подвозят.

— Тогда я ставлю капельницу?

— Конечно, ставьте…

Серега все слышал, но мало что понимал. Кажется, врачи спешили. Как спешил вокруг и весь мир. И за его сломанный нос они взялись, чуть ли не пританцовывая. Что-то с хрустом взгрызалось в переносицу, Сереге начинало казаться, что щипцами копаются прямо в мозгу. Пару раз инструмент срывался, хирург в голос чертыхался, и Серега хрипло посмеивался:

— Мало каши ели…

Голос напоминал блеяние простуженной овцы, но хирург с медсестрами тоже похмыкивали.

— Шутник попался! Лежит под ножами — и шутит…

И стоящая рядом медсестра, наверняка, безумно красивая, бесконечно добрая, продолжала поглаживать Серегину руку. То ли успокаивала, то ли уговаривала пошутить еще. И Серега рад был ее повеселить.

— Вы там не забудьте чего-нибудь…

— Что, что?

— Ну, обычно доктора забывают какую-нибудь ерунду. Ножницы там в животе, скальпели… Зашивают все, заклеивают, а потом вспоминают.

— Не волнуйся, у нас тут все посчитано и пронумеровано. Инструмент английский, дорогущий. Так что ничего не оставим…

А в общем с ним управились быстро. Что именно они делали, Серега так и не понял. Онемение глушило боль, а лекарства продолжали вытворять с сознанием забавные фокусы.

— Ну все, шутник! Отправляйся досыпать, а потом на поправку.

Серега вспомнил, что надо быть вежливым.

— Спасибо. Заходите в гости.

— Если в палату, то зайдем и не раз… Лидочка, добавь ему акранита с новокаинчиком. А то отправится гулять по больнице.

Ласковые руки медсестры снова пришли в движение, Серега почувствовал легкий укол. Словно комарик укусил. По венам поползла жаркая волна. Как вулканическая пузырящаяся лава. Все выше и выше, до горла, до полушарий. Серега уснул.

* * *

«Немного холодно в кедах! — вопил Чиж. — Но это фигня!..»

Серега слушал и барабанил по собственному колену. Плеер ему притащил вчера Антоша. Можно сказать, подарил. И записей скачал, наверное, песен под триста. Конечно, по своему вкусу выбирал, но вкусы у них во многом совпадали. То есть от Чижа Серега не шибко фанател, но некоторые песни ему, действительно, нравились. Эта, например, или про солдатика, что «стрельнул в себя и больше ни при чем»… С музыкой болеть было проще и веселее. Голова все еще ныла, из ноздрей, словно бивни торчали огромные турунды, дышать приходилось ртом, но музыка все скрашивала.

В крохотной палате справа лежал дед Семен — старенький, но вполне боевой дед. Серега всерьез ревновал его к Лидочке — пухленькой медсестре, что держала его за руку на операции. Так уж протекала больничная жизнь. В Лидочку влюблялись все, потому что за руку ей приходилось держать каждого оперируемого пациента. Вот и дед уже не раз пытался ее приобнять, чмокнуть в ладошку. Серега давно забросал бы его подушками, да тоже жалел. У себя на даче дед Семен чистил грядки, споткнулся о древесный корень и бацнулся головой в чугунную ванну. «Чуть мозги не расплескал, — весело пересказывал он. — Часа три пролежал без сознания, потом ползком добрался до дороги. Там меня чуть было не переехали, смеркалось уже, — мало ли что там валяется. Спасибо, тормоза у машины добрые оказались — в паре сантиметров встал! В общем, подобрали-обобрали и в больницу»… Дед жизнерадостно смеялся. Вероятно, действие наркотических лекарств, вкачиваемых во время операции, у него затянулось…

Слева от Сереги томился выздоравливающий Боб, парень лет двадцати, длинный и непутевый. То есть звали его Борисом, но сам он представлялся как Боб, — наверное, Бобом и был по жизни. Потому что попал сюда за прыщи и фурункулы. Выдавливал их почем зря и довыдавливался, дурила. В один прекрасный день получил заражение крови и чуть даже не помер. Когда добрался до травмпункта, голова у него напоминала хороших размеров арбуз. Ни слышать, ни говорить этот умник уже не мог. Полная, короче, гангрена.

Сейчас, впрочем, у Боба все нормализовалось — и стул, и речь, и даже физия. Неделя очищающих процедур вновь превратила его в человека. И конечно, парень вовсю уже ковырял какими-то щепочками в ушах и зубах, прицеливался к шелушинкам на лице. Врачи в сотый раз твердили ему об опасности выдавливания угрей и прыщей, но удержаться Боб был не в состоянии. Пальцы его сами искали что бы такое почесать, сцарапать и выдавить. Конченный, в общем, был человек.

Кстати, именно Боб подсказал Сереге один из вариантов мести. Прыщи — это ведь прежде всего загрязненный кишечник, — твердили доктора, а раз так, то пациента следует пичкать слабительным. Чистили, в общем, Боба, как могли и умели. Ему это, само собой, не нравилось, да и кому понравится? В любой момент посреди самого жаркого спора он мог, вдруг, вскочить с койки и семенящим шагом ринуться вон из палаты. Лицо у него при этом делалось бледно-лиловым, глаза обретали собачью сосредоточенность. Словом, лекарство Бобу давали хорошее. Что называется — внезапное. Именно это лекарство Серега и задумал спереть однажды у медсестер. Ну а после в школьной столовке всыпать все это в компот Стасу и малость подождать. Потому что если сработает посреди урока — да еще у грозной Авроры, что вела у старшаков этику и никого обычно в туалет не отпускала, то шутка выйдет замечательная.