Каменная подстилка - Маргарет Этвуд

Гвинет старательно игнорирует Сэма. Она сварила себе кофе – пахнет восхитительно. И тосты поджарила, кажется. Похоже, она не настолько расстроена, чтобы лишиться аппетита. Сэму обидно. Как она может жевать в такой момент? Неужели он, Сэм, для нее ничего не значит?

– Когда ты появишься? – спрашивает она, когда он направляется к двери.

– Я пришлю эсэмэску, – отвечает он. – Наслаждайся жизнью.

Кажется, это прозвучало слишком обиженно? Да. Проявлять обиду – ошибка. «Сэм, держи себя в руках, – говорит он сам себе. – Ты теряешь лицо».

Именно в этот момент у него не заводится машина. Чертова «ауди». Зря он взял это понтовое ведро с гайками у того мужика в счет долга. Хотя тогда казалось, что это очень выгодно.

Теперь театральный эффект его ухода окончательно испорчен. Даже не получится с ревом исчезнуть за углом: нас ждут далекие моря, бабы – обуза, они тянут тебя на дно, и кому это надо? Взмах руки – и прости-прощай, он уносится на поиски новых приключений.

Он снова пробует зажигание. Щелк-щелк. Мертво, как природа в ноябре. Дыхание в стылом воздухе выходит облачками. Пальцы белеют, мочки ушей уже ничего не чувствуют. Он звонит в службу, которой обычно пользуется в таких случаях, чтобы подъехали и «дали прикурить». Но слышит механический голос: его звонок поставлен в очередь, но он должен принять во внимание, что из-за неблагоприятных погодных условий среднее время ожидания составляет два часа, пожалуйста, оставайтесь на линии, ваш звонок очень важен для нас, дождитесь ответа оператора. Потом начинает играть бодрая музычка. Без слов, но они угадываются: «Можешь отморозить себе яйца, потому что благодаря полярному циклону мы сейчас гребем деньги лопатой. Проснись. Заведи себе обогреватель блока цилиндров. Поцелуй меня в жопу».

И вот он плетется обратно в дом. Хорошо хоть, что у него еще остался ключ (хотя «Сменить замки» наверняка стоит первым пунктом у Гвинет в списке дел – она из тех женщин, что вечно составляют списки).

– Ты еще здесь? – спрашивает она. Он надевает на лицо пристыженную, заискивающую улыбку: не будет ли она так добра попробовать, заводится ли ее машина, и если да, то не прикурит ли его аккумулятор от своего? «В некотором смысле», – добавляет он про себя. Он не прочь дать ей прикурить в совершенно ином смысле – вдруг получится завоевать ее снова, хотя бы на время, чтобы воспользоваться страстью, вспыхнувшей после примирения. Но сейчас это будет неуместно.

– Иначе придется ждать, пока пришлют техническую помощь, – объясняет он с ухмылкой – как он надеется, беззаботной. – Это может занять несколько часов. Я могу здесь просидеть… весь день могу просидеть. Ты же не хочешь, чтобы я тут сидел весь день.

Она не хочет, чтобы он тут сидел весь день. Она страдальчески вздыхает – незаводящаяся машина, конечно, пополнит список доказательств его бестолковости – и начинает утепляться: шуба, варежки, шарфы, сапоги. Он слышит, как она метафорически закатывает рукава: «дело должно быть сделано». Вытянуть его на тросе из кучи мусора, стряхнуть пыль, отполировать, чтобы засверкал как новенький – когда-то это было ее любимое занятие. Если кто и мог его починить, то это она.

Но и у нее не получилось.

Они познакомились, когда она пришла к нему в магазин искать пару к безобразной антикварной фарфоровой собачке, недавно полученной в наследство. Гвинет сочла его неотразимым: резкий, слегка пугающий, но интересный, как персонаж второго плана в мюзикле пятидесятых годов. Какой-нибудь очаровательный, остроумный гангстер, заблудший, но с добрым сердцем. Возможно, за ней еще никто не ухаживал так, как он: не разглядывал так пристально, не исследовал так тщательно, словно она – ценный предмет из фарфорового сервиза. А может, к ней и раньше пытались подкатываться, но она не замечала – слишком была занята уходом за больными родителями и не могла уделять много времени мужчинам или позволять, чтобы они уделяли время ей. Если можно так выразиться. Она даже была красива – классический профиль, как на камее – но, кажется, понятия не имела, что с этой красотой делать. У нее, впрочем, и до Сэма были какие-то мужчины – насколько он понял, жалкие тряпки.

Но на день фарфорового спаниеля она уже была готова зайти дальше. Не стоило ей пускаться на откровенности с первым встречным – то есть с ним, Сэмом. Столько ему рассказывать. Покойные родители, наследство – достаточное, чтобы бросить работу учительницы и наслаждаться жизнью. Но как?

Входит Сэм – вовремя, словно по знаку суфлера; он полон познаний о фарфоре и улыбается ей – восхищенно, вежливо, похотливо. Он умел веселиться, а это редкий талант, и Сэм охотно этим талантом делился.

Он был с ней довольно откровенен (точнее, не то чтобы врал). Он сказал, что антикварный магазин приносит ему доход, и это была правда, хоть и не вся. Он просто не упомянул о том, откуда еще берет деньги. Он сказал, что бизнес принадлежит ему (правда) и что у него есть партнер (тоже правда). Гвинет очаровалась им, увидев в нем человека действия, а также мага и волшебника в постели. Он же нашел в ней респектабельный фасад, за которым мог на время затихариться. Приятно было и то, что не нужно больше жить в мотелях или перебиваться в подсобке магазина – у Гвинет оказался свой дом, в котором хватало места и для Сэма. Во всяком случае, когда он бывал дома, а это со временем стало случаться все реже. Он сказал жене, что часто бывает в разъездах. Ищет антиквариат.

Надо признать, что быть женатым на Гвинет поначалу оказалось очень приятно. Она так его баловала. Все удобства.

Он все же не полный козел: уговорил себя на брак и даже сам поверил, что из этого что-то выйдет. Он ведь не молодеет с годами – может, пора ему остепениться. Да, Гвинет не секс-бомба, но что с того? Секс-бомбы, как правило, влюблены в себя, требовательны и капризны. Гвинет такой не была, и ей хватало мозгов ценить то, что она получала. Однажды он уложил ее, голую, на кровать и покрыл все ее тело стодолларовыми бумажками. Ее, добропорядочную девушку, это сразило наповал: деньги – лучший афродизиак! Но периодическая и все более серьезная нехватка этих самых бумажек – о которой Гвинет узнала, когда ему в первый раз не повезло и он попросил денег у нее, – имела обратный эффект. Гвинет щурилась, соски у нее съеживались в изюмины, она сморщивалась и высыхала, как чернослив. Как раз когда ему не помешало бы сочувствие и утешение – бац! Его запирали в виртуальный холодильник, и даже большие голубые глаза не помогали.

На этих глазах, больших и голубых, он выезжал всю жизнь. Круглых, честных глазах. Глазах профессионального мошенника. «Ты на куколку похож», – сказала как-то одна женщина. «Да, и я такой хрупкий!» – ответил он тогда, покорив ее сердце. Глядя в эти глаза, никакая женщина не устоит, обязательно поверит его цветистым оправданиям, которые он раскладывает перед ней веером, как торговец на уличном лотке – шелковые шарфы от дорогого модельера.

Хотя – Сэм убежден – большие голубые глаза в последнее время определенно уменьшились; или это лицо у него растет вширь? Так ли, эдак ли, но глаза явно становятся меньше относительно лица; и то же происходит с плечами по отношению к животу. Впрочем, большие голубые глаза его пока выручают; не с мужчинами, конечно. Те умеют распознавать, когда другой мужчина пытается их обдурить. А вот с женщинами получается; главное – все время смотреть ей на губы. Один из приемчиков.