Наум Эйтингон - карающий меч Сталина - Эдуард Шарапов

2) По указанию Сталина, в Ульяновске был уничтожен польск. гр-н Самет, который, работая в СССР инженером, добыл сов. секретные сведения о советских подводных лодках, собираясь выехать из Сов. Союза и продать эти сведения американцам;

3) В Саратове был уничтожен известный враг партии Шумский, именем которого — шумскизм — называлось одно из течений среди украинских националистов. Абакумов, отдавая приказ об этой операции, ссылался на указания Сталина и Кагановича;

4) В Москве, по указанию Сталина и Молотова, был уничтожен американский гр-н Оггинс, который отбывая наказание в лагере, во время войны, связался с посольством США в СССР, и американцы неоднократно посылали ноты с просьбой о его освобождении и выдаче разрешения на выезд в США.

В соответствии с Положением о работе Спец. Службы, утвержденной правительством, приказы о проведении перечисленных операций отдавал бывший тогда Министр гос. безоп. Абакумов.

Мне и Эйтингону хорошо известно, что Абакумов по всем этим операциям докладывал в ЦК ВКП(б)».

Исаак Оггинс, американский коммунист, был давним агентом Коминтерна и НКВД, и в 30-е годы выполнял секретные задания в Китае, на Дальнем Востоке и США. Его жена Нора также была агентом НКВД и отвечала за обслуживание конспиративных квартир во Франции и США. В 1938 году Оггинс въехал в СССР по фальшивому чехословацкому паспорту, а 20 февраля 1939 года был арестован по подозрению в двойной игре. Его обвинили в шпионаже и предательстве и постановлением Особого Совещания при НКВД СССР приговорили к 8 годам ИТЛ. Нора вступила в контакт с американскими спецслужбами, надеясь таким путем вызволить мужа из СССР. В 1942 году по просьбе американских властей ей разрешили встретиться с мужем в Бутырской тюрьме, что только усилило желание американцев освободить его и использовать в своих целях. Такая опасность особенно усилилась после провала в 1945–1946 годах агентурных сетей советской разведки в Канаде и США. Поэтому руководство МГБ и государства приняли решение о ликвидации Оггинса. В связи с этим министр МГБ Абакумов направил Сталину и Молотову докладную записку, по которой Сталиным и Молотовым было принято решение о ликвидации Оггинса. Его доставили в спецлабораторию, которой руководил полковник Григорий Майрановский, и сделали под видом профилактического осмотра смертельный укол. Участие подчиненных Судоплатова и Эйтингона в данной операции, проведенной по прямому приказу высших руководителей страны — Сталина и Молотова — сводилась к тому, что они организовали похороны тела Оггинса в Пензе и оформили дату захоронения 1946 годом.

Эйтингон на допросах так освещал этот вопрос:

Верная служба не гарантировала спокойной жизни. Беда постепенно приходила, откуда не ждали. Рассказывает Павел Анатольевич Судоплатов:

«Ситуация еще более ухудшилась в 1947 году. Я помню устное указание Обручникова, заместителя министра госбезопасности по кадрам, не принимать евреев на офицерские должности в органы госбезопасности. Я не мог себе представить, что такой откровенно антисемитский приказ исходил непосредственно от Сталина, и считал, что все это дело рук Абакумова. Мне стало ясно, что грандиозный план использования советской еврейской интеллигенции для укрепления международного сотрудничества со всемирным еврейством был отвергнут. Эйтингон, все время жаловавшийся на притеснения его родственников в университете и в медицинских учреждениях, был убежден, что антисемитизм являлся существенным элементом государственной политики. Оглядываясь назад, я признаю, что он понимал ситуацию куда лучше, чем я.

Большую часть 1948 года я занимался берлинским кризисом и созданием курдской подпольной сети в Иране, Ираке и Турции с целью свержения правительства Нури Сайда и Фейсала в Ираке, а также чехословацкими делами. Я летал в Прагу вместе с Зубовым, чтобы попытаться нейтрализовать сторонников президента Бенеша при передаче власти новому правительству во главе с Готвальдом.

В 1949 и 1950 годах, когда мне приходилось часто выезжать в Прагу, Западную Украину, Азербайджан и Узбекистан, Эйтингон исполнял мои обязанности в бюро по разведке и диверсионной работе. Он навешал Эмму (жена Судоплатова — авт.) и рассказывал ей об антисемитской кампании, которая набирала обороты и принимала все больший размах. Сестра Эйтингона Соня, известный терапевт и главврач поликлиники автозавода (ныне ЗИЛ), была арестована….. По сценарию Рюмина в роли связного между врачами и „заговорщиками в МГБ“ должна была выступать сестра Эйтингона Соня, которая якобы поддерживала связь между учеными-медиками и братом, планировавшим убийство руководителей страны».

Михаил Рюмин, сделавший карьеру на разоблачении «сионистского заговора» в органах, был назначен летом 1951 года начальником Следственной части по особо важным делам, а затем заместителем министра госбезопасности по следственной работе. Он обвинял Абакумова, арестованного в июле 1951 года, в сокрытии данных о заговоре, целью которого было убийство Сталина. Абакумов якобы рассчитывал на врачей-евреев и евреев — сотрудников в аппарате министра госбезопасности, в частности на Эйтингона.

О дальнейшем рассказывает Судоплатов:

«В 1951 году, когда арестовали Абакумова, мне позвонил Рюмин, которого только что назначили начальником Следственной части МГБ. Он заявил, что в его распоряжении имеются серьезные компрометирующие материалы на Эйтингона и его сестру. Эйтингон в тот момент находился в трехмесячной командировке в Литве. Я попросил, чтобы мне принесли эти материалы: я хотел с ними лично ознакомиться. Через час появился Рюмин с тощим досье. Против Эйтингона не было никаких данных, но против Сони были выдержки из агентурных сообщений, будто она отказывала в медицинской помощи русским, а лечила и консультировала только евреев. Я заявил Рюмину, что меня это совершенно не убеждает и Эйтингон в моих глазах по-прежнему остается надежным и заслуживающим доверия ответственным сотрудником органов безопасности. Рюмин возразил:

— А вот Центральный комитет нашел эти данные вполне убедительными. — И тут же, выхватив папку из моих рук, с гневным видом удалился.

Ситуация, сложившаяся в Министерстве госбезопасности, была запутанной и крайне неопределенной. Министр Абакумов находился под арестом в „Матросской тишине“. Однако его место оставалось вакантным — преемника не назначали. Когда я позвонил заместителю министра Огольцову с тем, чтобы обсудить с ним положение с сестрой Эйтингона, он ответил:

— Это дело политическое, и рассматривать его можно лишь в ЦК.

По его словам, пока не будет назначен новый министр, он не будет подписывать никаких бумаг или давать какие-либо приказы.

После разговора с Огольцовым мне осталось только одно: позвонить Игнатьеву, тогдашнему секретарю ЦК партии (Игнатьев был заведующим отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК — авт.), курировавшему работу МГБ-МВД. Он был членом созданной Сталиным комиссии ЦК по реорганизации министерства после ареста Абакумова. Меня уже вызывали на одно заседание, и я, признаюсь, критиковал руководство министерства за ошибки в проведении разведывательных и контрразведывательных операций за границей, а также в Западной Украине и Средней Азии. Игнатьев тогда сказал, что готов, если потребуется, — обсудить со мной тот или иной неотложный вопрос. Когда я позвонил ему, он, казалось, с радостью согласился принять меня в ЦК на Старой площади.