Вуди Аллен. Комик с грустной душой - Том Шон

Это был седьмой фильм, который он делал с Фэрроу, и их коллаборация начала остывать, образы, которые он давал ей, замыливались чувством обиды, казалось, что актриса все больше уходит в себя с каждой ролью. Первый из трех фильмов, в которых Фэрроу боролась с выпивающей, неудачливой матерью актрисы, «Сентябрь», кажется, вышел из желания Аллена не создать увлекательную драму, а составить психологический портрет своей пассии. Этот фильм погруженный в себя, но окостенелый, как «Интерьеры». В самом деле, кажется, установился паттерн, в котором Аллен отвечает на травму от всеобщего признания картиной такой же неисправной, как и персонажи, которых эта картина пытается анализировать. После «Энни Холл» — «Интерьеры». После «Ханны и ее сестер» — «Сентябрь». Алленовское неправильное истолкование концовки «Ханны», в этом случае, информативно. Если вы видите оптимизм финального ужина на День благодарения в квартире Ханны как подачку амброзии массам, как он и сделал, а не как ключевой акт благотворительности, который заполняет мировоззрение любого крупного художника, тогда вы закончите картиной такой же мрачной и монотонной, как «Сентябрь», чтобы уравнять счет.

«Другая женщина» начала свою жизнь как «комедия в стиле Чаплина» о мужчине, который подслушивает, как женщина разговаривает со своим аналитиком. Когда он узнает, что она красива, он использует информацию, которую узнал из ее сеансов, чтобы превратиться в мужчину ее мечты. Аллен был не в настроении для такой романтической софистики, подслушивание тяготило его отсылками к Хичкоку, но идея продолжала занимать его. После она превратилось в другое его упражнение с вытеснением в подсознательное: женщина, эмоционально подавленная, но в свои 50 она не может сдерживать свои эмоции. «Это кино о женщине холодной, умной и блестящей, она не хочет знать правды о своей жизни, она не заинтересована в правде, поэтому она ее вытесняет, — пояснил он. — Ее муж ей изменяет. Она это блокирует. Она холодна. Она холодна к своему брату. У нее нет близких отношений с отцом. И все это она не хочет знать и не хочет это раскрывать. И в конце концов… она становится дамой средних лет и правда наваливается на нее».

Он в первый раз работал с оператором Свеном Нюквистом, который создал задушевный стиль съемок с множеством крупных планов с Ингмаром Бергманом, этот стиль он называл «два лица и чашка чая». Аллен любил крупные планы меньше, чем Бергман, он предпочитал более темную палитру, к которой надо было привыкнуть. «Сложно делать картину полностью в грязных тонах», — язвил художник по костюмам Джефф Курланд. «Но их лица выглядели, как помидоры», — жаловался Нюквист. «Ему это понравится, — говорил Аллен. — Но даже сейчас лаборатория еще не понимает, насколько мрачный я хочу фильм».

Кастинг был похож на хоровод, как и с «Сентябрем». Предполагалось, что Миа Фэрроу будет играть главную героиню Мэрион, но из-за беременности она не смогла, так что он отдал роль Джине Роулендс. Изначально роль ее мужа Кена должен был играть Бен Газзара, но Аллен поменял его на Иэна Холма. Дайан Уист должна была сыграть Хоуп, но не смогла из-за болезни, так что роль получила Джейн Александер, но, когда она не справилась с ролью, он снова вернул Фэрроу, чью беременность можно было вписать в роль. Продюсер Роберт Гринхат и продюсер Джо Хартвик были раздражены постоянным переделыванием сценария во время съемок. Изначально фильм должен был начинаться с одного-единственного длинного кадра с Мэрион, которая идет по улице и несет продукты в свою новую квартиру. После того, как команда в течение двух часов подготавливала кадр, Аллен передумал. «Нет», — только и сказал он. Команда приступила к демонтажу оборудования. Другая сцена, на переписывание и пересъемке которой настаивал Аллен, даже не попала в финальную версию фильма.

Этот фильм был более увлекательным, чем «Сентябрь», и, тем не менее, он был в два раза менее прорывным, чем о нем думал Аллен. Более точно, первая половина, которая разворачивает незнакомое его творениям чувство — подвешенность. Сурово красивая Мэрион (Роулендс) одна в квартире, которую она арендовала для писательства, она подслушивает склонную к суициду женщину (Фэрроу), которая изливает свои страхи о замужестве своему психоаналитику. «Самообман», — выносит она вердикт. «Немного обще, не так ли?» — говорит аналитик. Вот такой фильм, он страдает от критического недостатка развития. Подслушанные разговоры вызывают размышления Мэрион о ее собственной жизни: ее первом браке, ее неудовлетворяющем втором браке с успешным кардиологом (Иэн Холм), воспоминания о мужчине (Джин Хэкмен), который некогда безумно любил ее — все эти размышления искусно зарисованы, но в тот момент, когда мы ожидаем, что сюжет начнет развиваться, Аллен поражает нас бессмысленным 10-минутным сном, а ля Бергман, в котором Мэрион ищет примирения со своими призраками чопорным литературным языком, пока третья Гимнопедия со вкусом звенит на фоне. Информация на освежителе воздуха тоже должна быть сделана со вкусом. «Мне кажется, мы все представляем, что могло бы произойти, но это было так давно», — говорит Хоуп после случайной встречи с Мэрион. Этот момент тоже быстро проблескивает драматическими возможностями, но сходит на нет с сырым обменом сожалений.

Если бы фильм был комедией, Аллен практически точно задал бы себе старый вопрос Дэнни Саймона: «И что дальше?» Но его фильмы этого периода — особенно «Сентябрь», «Другая женщина» и «Тени и туман» — кажутся вялыми и истощенными, они исследуют жизни, застрявшие в рутине, их порывистая, бесплодная энергия всего лишь непреднамеренная пародия. Снобистские желания, кажется, провоцируют алленовские перфекционистские импульсы, изгоняя силы, которые дают его комедиям жизнь и разворачивают его драмы слой за слоем техники, которая окутывает эмоции с самого центра. Эти эмоции сопряжены с одержимостью, но они путаные, как будто кто-то беснуется от того, что у него что-то чешется, но он не может почесать это место под семью свитерами. Учитывая все эти изменчивые намеки на судьбу, даже не упоминая сюжетов с изменами, никто не может не задаться вопросом о столкновении двух встречных поездов в семейной жизни Аллена, которое уже дает о себе знать слабыми вибрациями на трассе — это не совсем искусство, которое имитирует жизнь, это искусство, беременное от жизненных сюжетов, когда плод еще не появился на свет.

Аллен написал «Преступления и проступке» в отелях во время отпуска в Европе летом 1988 года, печатая наспех на бумаге каждого отеля, в котором он был — на длинных, узких листах Villa d’Este на озере Комо; широких идеально белых с золотыми выпуклыми буквами в Gritti Palace в Венеции; элегантно голубых в Claridge’s в Лондоне. К тому моменту, как он добрался до Лондона, карманы его пиджака, где он хранил свои наброски, раздулись, как будто там у него были буханки хлеба, и его ассистентка Джейн Мартин убедила его оставить работу в сейфе отеля, хотя бы чтобы не пролить на них суп в ресторане. Каждый день у Аллена становилось все больше листов бумаги, он складывал их пополам и запирал их, пока шатался по Вест-Энду.