Женщина с Марса. Искусство жить собой - Ольга Нечаева

Но это естественное развитие можно остановить – убить развитие эмпатии.

Например, если запретить выражение чувств. Запретить под угрозой отъема любви, самого ценного для ребенка. «Не сметь так говорить про брата», «Прекрати плакать, что ты как маленький, как не стыдно».

Или навязывать им чувства: «Ты же очень любишь бабушку», «Не смей так говорить, ты любишь своего братика». Так как чувства невозможно изменить ни волевым усилием, ни приказом мамы, дети просто рисуют себе очень путаную картину мира, в которой чувства, испытываемые при ненависти, почему-то называют любовью. И, став взрослыми, они оказываются в отношениях с холодными, абьюзивными партнерами, испытывая «любовь». Как, почему, в какой момент ребенок усвоил, что вот это чувство страха потери и зависимости называется любовью? Вот в этот, когда его пугали и наказывали, называя это любовью.

Непереносимость чувств происходит от невозможности отделить их от себя. Если я – это то, что я чувствую, я становлюсь недостойной тварью с завидной регулярностью. Но если я знаю, что это всего лишь чувства, темная река внутри, что это не меняет меня, моих целей, ценностей и решений, у меня появляется возможность подумать: а чего это, собственно, я, хороший человек, испытываю злость к своему ребенку? И найти истинные причины.

Непереносимость чувств толкает нас в «Ну хватит грустить!», «Перестань злиться!», «Ты же любишь сестренку!».

Можно подумать, ребенок чувствует по нашей команде или увещеванию.

Чувства просто рождаются, а потом проходят, как роды, и по собственной воле почувствовать что-то нельзя. Попробуйте немедленно кого-то полюбить или вот прямо сейчас испугаться. Так не работает.

Что стоит за утопичным требованием чувствовать? За ним стоит страх. Помните фразу из «Аферы Томаса Крауна»: «Когда ушла моя жена, я избил двух подозреваемых, напился, подрался, разбил машину – в общем, я был в порядке»? Мы родом из поколения, в котором выражение негативных эмоций было неприемлемо. Этому есть масса исторических причин, но сейчас они не важны. Мы ужасно боимся, что вырастим детей, которые, когда им плохо, вдруг посмеют это показать и сделают это громко! Ведь случится немыслимое: все увидят и узнают, и тогда…

И тогда что? Их сочтут истеричными слабаками, а нас – плохими родителями. А самое страшное, что именно это подумаем мы сами: ребенок кричит, зол, недоволен – я ужасная мать. У хорошей матери ребенок должен благостно улыбаться и тихо играть. Всегда.

Но что же делать ребенку с чувствами, ведь от того, что мы их боимся, они не исчезают?

А что делаем мы, когда изменил муж, уволили с работы, обхамили на улице, украли кошелек, кинул партнер? Ну, мы же умеем собой управлять, верно? Мы не позволяем себе истерик! Мы просто напиваемся до бессознанки. Плачемся друзьям. Разбиваем о стену кулаки в кровь. Воем белугой в пустой комнате. Спим с половиной офиса. Съедаем шесть килограммов мороженого. Делаем тату «Жизнь – боль». Орем на собственных детей. Покупаем пять новых сумочек. Мы «в порядке».

Мы находим выход, верно? Мы же взрослые, сдержанные, мудрые, хорошо воспитанные люди, не то что истеричные дети. Мы же не можем просто инфантильно порыдать в руках у любящего человека, у нас же, как правило, нет таких, кто позволил бы нам рыдать у себя в руках, не обесценивая и не уговаривая прекратить.

Так вот, возвращаясь к усталому, истеричному, сорвавшемуся малышу, что ему-то делать? Сумочки купить? Напиться? Куда бежать и что делать, когда его жизнь идет под откос – да, носки не того цвета – вполне себе серьезная проблема, – а выть нельзя, стыдно, и за такое еще и по попе надают? Какой вариант есть у детей, кроме невроза, агрессии, лжи и самовредительства?

Ребенок – крайне пластичное существо, он ко всему привыкает и адаптируется довольно быстро. Если к нему не подходить, когда он плачет, он научится не плакать, например. Ребенка всему можно научить: и работать в два года, и быть проституткой в пять, и быть взрослым в четыре – это зависит от наших ценностей. Мои ценности позволяют мне радоваться тому, что мои дети разрешают себе плакать при мне в 10 лет. Для меня это признак доверия, отсутствия стыда. Дети знают, что им не нужно от меня скрывать свои чувства, не нужно ничего изображать. Будут ли они так делать всю жизнь, истерить в 20?

Я доверяю природным законам взросления. Рано или поздно ребенок научится ходить, говорить, самостоятельно вытирать попу, заплетать себе косички и управлять выражением чувств.

Почти все кризисы – это несовпадение желаемого и возможного, и это – реальность любого ребенка с младых ногтей. Когда печенье сломано, а надо, чтобы было целое. Когда снаружи ты маленький, прыщавый и закомплексованный, а в душе – Кара Делевинь.

В детском мышлении мир и все в нем всегда плохое или хорошее, а мама – почти бог всего на свете. И когда все плохо, надо, чтобы стало хорошо, и именно всебог, мама, производит эту бытовую магию. Было плохо и оралось, возникли теплые руки и мороженое, стало хорошо и хихиканьки. Взросление начинается от обнаружения человеческой мамы, отсутствия рук и с того, что «мороженое ты уже ел вчера». С «нет».

На первое «нет» ребенок часто отвечает яростью: магия не случилась. И этот кризис, конфликт он должен прожить, чтобы не остаться навеки в обиде и ожидании – почему этот чертов мир не становится хорошим и простым? Ну как же так?

Песок горячий, курица не той формы, вода невкусная, фанта теплая, море холодное, не хочу домой, не хочу дальше гулять, жарко, холодно, натирает, тяжело, мороженое капает, дует, не дует, устал, не устал, душ не закрывается, кран не поворачивается, не хочу обедать, я не голодный, я голодный, мне не надо в туалет, мне надо в туалет, почему не сегодня, не завтра, почему туда, почему домой – и сакраментальное возмущение моего сына на мой отказ: «Тебе что, плевать на благополучие собственного ребенка?»

Мне важно в этот конфликт войти со смелостью и твердостью, не пытаться замазать, заиграть, заговорить, отвлечь. Без вот этого: «Стул плохой, стукнул маленького, а-та-та стулу», позволить ему прожить несовпадение желаемого и, возможно, стресс, ярость. Он справится с фрустрацией и синяком. Ему нужно справиться.

Сила выносить его разочарование или гнев мне еще пригодится, когда ему разобьют сердце или будут травить в школе, когда он будет оступаться на пути к мечте и терять веру в себя. Тогда я возьму на ручки, взвалю на плечи и протащу сквозь страшное и тяжелое, сколько надо. А пока он фрустрирован отсутствием доставки пиццы, ему придется справляться самому.

Мы развиваемся, идя дорогой стрессов. Если мышца не заболела, она не укрепится и не вырастет. Долговременный и сильный стресс убивает. «Полезный» стресс – тот, который выводит из зоны комфорта, но позволяет туда вернуться и восстановиться прежде, чем снова ее покинуть.

Поэтому для ребенка очень даже полезно, что мама не «подрывается на каждый писк» в широком смысле. Что она имеет право на плохое настроение и нервозность. Может уставать, уходить и отдыхать, срываться иногда. Позволять ребенку время от времени оказываться вне зоны комфорта, в стрессе, вынужденным искать решение – и снова возвращаться в лоно безусловности, любви, принятия, тепла, восстанавливаться там. Если не выводить совсем – не будет развития. Если не давать восстанавливаться – не будет развития.