Солнце внутри - Маргарита Зверева

– Хочу, – повторил я еще раз, скорее для того, чтобы убедить самого себя, а не своего собеседника.

Барон с одновременно тяжелым и облегченным вздохом расплылся по креслу и хлопнул два раза коротко в ладоши. Тут же из темноты вынырнула миловидная девушка с подносом, на котором покачивалась карамельная жидкость в хрустальном графине, и поставила его на круглый столик рядом с креслом Барона. Налив коньяка в пузатый бокал, она сложила руки за спиной и отплыла обратно в небытие.

– Это не Магда, – заметил я, несколько разочарованно.

– Нет, это не Магда, – подтвердил Барон, жадно отпивая напиток.

– А… почему?

– Почему не Магда? – отставил он бокал обратно на столик. – Потому что нервы у Магды были не те. Не та хватка. Да и Виртуэлла ее не любила. А кто-то другой любил слишком сильно, – сердито прищурился Барон в сторону коридора. – Но не в этом суть. У тебя еще будет достаточно симпатичных девочек, не переживай.

– Да я не переживаю, – покраснел я обиженно и отвел взгляд.

– Приходят-уходят, приходят-уходят, – помаячил Барон пальцами, как стрелками метронома. – Но мы говорили о вечном, об искусстве! В общем, я надеюсь, что тебя никогда не замучают амбиции в этом плане. Слышишь меня, Адам?

– А как меня должны замучить амбиции? – спросил я в пол, хотя уже с неким ужасом подозревал, куда вел этот разговор.

– Знаешь, – взялся Барон снова за бокал и стал покачивать коньяк плавными волнами, – буквально недавно я слышал про одно интересное и в то же время идиотское – как это часто водится – исследование. Провели опрос среди не помню какого количества людей и выяснили, что на уровень счастья… Я вообще-то ненавижу это слово, но пока оставим его в покое… Так вот, на уровень счастья достаток или вид работы не имеет практически никакого влияния. Дворник ты или владелец нефтяной компании… Без разницы! А знаешь, что имеет?

– Что? – спросил я со все нарастающей опаской. – Привязанность к искусству?

Барон звучно рассмеялся, но быстро успокоился. Только смех поддержавшей его Виртуэллы раскатисто переливался по комнате еще несколько секунд.

– Нет, – сказал Барон, когда Виртуэлла затихла. – Не напрямую. Но косвенно, вполне.

– Так что же вас так рассмешило? – не понял я.

– Не важно, – нахмурился Барон. – Посмеяться нельзя, что ли? В общем, не буду ходить вокруг да около. На уровне счастья пагубно сказываются амбиции какого-либо рода. Если ты председатель нефтяной компании, но вообще-то безрезультатно мечтаешь о должности депутата в Госдуме, это сделает тебя менее счастливым, чем если бы ты был дворником без претензии. Амбиции ведут к депрессии. Вот так все просто.

– А если они удовлетворяются? – спросил я с кислой миной.

– Так не бывает. За ними всегда последуют иные амбиции. Такова уж их натура, – пожал Барон плечами и отпил большой глоток коньяка.

– Так, значит, теперь и мечтать нельзя больше? – совсем расстроился я.

– Почему же? Мечтай себе в удовольствие сколько хочешь. Только о том, что можно купить. Тут разочарований точно не будет. Захотел, помечтал, купил, – щелкнул Барон пальцами. – А амбиции всегда связаны с неизвестностью.

– Так это неинтересно тогда, – сдвинул я брови.

– А тебе интересно страдать?

Я задумался. На кону стояло многое. Очень многое.

– Нет, страдать неинтересно, – решил я наконец.

– Прекрасно, – хищно улыбнулся Барон и потер свободной рукой ту, которая держала бокал. – Тогда ты, наверное, будешь не против расстаться со своими поэтическими начинаниями?

Впервые в жизни я почувствовал, как может холодеть кровь.

– Поэтическими начинаниями? – прошептал я, нелепо обхватившись руками.

– Ну ты же пытаешься писать, – поднял Барон одну презрительную бровь.

Меня затрясло мелкой дрожью. Я точно не был готов к нападению на самое сокровенное. В последние годы я действительно то и дело писал стихи. Даже довольно регулярно и все чаще и больше. Писал, а не просто пытался писать, как мне казалось. Мне нравилось носить с собой блокнот, грустно смотреть на поднимающийся из труб дым или уносящую льдину реку и записывать перегруженные эпитетами вечные строки. При этом я, с одной стороны, воображал себя Бродским, а с другой – грел ладони о мысль, что никто, кроме меня, эти стихи никогда не увидит, как о тепло костра. Это было моей сладкой тайной, моим прибежищем. Я читал и писал довольно много, и как раз в последние месяцы мне начало казаться, что рука у меня хоть немного набивалась. Я уже не спотыкался о метрику и лексикон и мог сосредоточиться на самой идее. В целом я был доволен собой и уж точно не собирался бросать это занятие, которое виделось мне даже не увлечением, а органичной частью меня.

По всей видимости, в моих круглых глазах было столько ужаса, что Барон сам испугался.

– Нет, я же не говорю тебе, что надо вообще взять и перестать писать на месте! – поспешил он меня успокоить. – Просто разобраться со своими амбициями. И если ты не посягаешь на всемирную или хоть какую славу, в принципе можно время от времени предаваться этому безобидному развлечению. Хотя вообще-то… И тут я обязан тебя предупредить. Вообще-то это занятие не особо годится на роль безобидного развлечения. Любой человек, хоть раз взявшийся за так называемое творчество, волей-неволей начинает грезить о признании. Опасно это. Очень опасно. Если тебе прям жизни нет без поэзии, ходи на какие-нибудь выступления поэтов. Сидеть в зале и презрительно закатывать глаза в полной уверенности, что ты знаток и смог бы написать куда лучше, гораздо приятней, чем быть этим самым поэтом и получать один отказ от какого-нибудь журнала за другим. Это как с футболом! Каждый, кто смотрит на экран, мнит себя экспертом, даже если не знает, кто там бегает вдоль поля и зачем-то машет флажками. Сидишь с бутылкой пива на толстом животе и ругаешься матом, представляя себе, как ты там бегал бы по полю и забивал один гол за другим. Чем не жизнь? И не надо для этого тренироваться по восемь часов каждый чертов день.

– Но денег ты, сидя с бутылкой пива на диване, однако тоже не получишь, – вставил я.

– А вот о деньгах тебе печься не надо, Адам, – загадочно сказал Барон. – У тебя уникальная ситуация. Может, ты сам пока не осознал, какой подарок тебе преподнесла вселенная.

Моя кожа онемела. Так у меня бывало, когда совершенно невозможно было поверить в то, что происходящее со мной действительно происходило. Я словно отрывался от своей оболочки и уходил в себя, чтобы там застыть, как олень в ярком свете фар. Неужели слова Барона означали то, что они означали? Внезапно моя карета перестала превращаться обратно в тыкву. Но поверить в это было крайне сложно. Сердце мое ускоренно забилось, и я сухо сглотнул.

– Мне бы… попить, – просипел я.

– Разумеется! – спохватился Барон. – Шери! Принеси нашему юному гостю бокал лимонада и немного коньяка.