Ангел Габриеля - Марк А. Радклифф

Он сделал еще одну паузу, словно хотел понять, сказал ли достаточно. По-видимому, ему показалось, что это не так, и он продолжил:

— Иные утверждают, что это может создать у вас ложное впечатление и стать помехой к пониманию того, для чего существует это место. Между тем это место надежды, ясности и самосовершенствования. И я разделяю этот взгляд, но если из-за грядущего зрелища вам понадобится больше времени, чтобы почувствовать себя здесь в безопасности… это не обязательно, но возможно… что ж, в таком случае нам придется поработать с вами подольше.

Петр посмотрел по сторонам, отдавая себе отчет, что те из присутствующих, кто не является ангелами, скорее всего, не понимают, о чем он ведет речь. Он улыбнулся, и Джули обратила внимание на то, что зубы у него желтоватые.

— Прошу прощения, — сказал он, — за то, что говорю слишком много. Вы здесь присутствуете для того, чтобы стать свидетелями изгнания.

Христофору стало дурно. За себя он не боялся, хотя явственно ощущал неуверенность в себе и в правилах психотерапии. Но изгнание полагалось не за какие-то опрометчивые слова или неуверенность в чем-то. Кто-то нарушил правила. Из-за набежавших тучек свет стал приглушенным. Петр посмотрел через лужайку в сторону стоящих там ангелов и кивнул.

— Думаю, ты знаешь, о ком речь.

Это была невысокая, приятного вида женщина, брюнетка с длинными локонами, спускающимися по плечам, и с большими глазами, сияющими в лучах солнца. Она была ангелом-хранителем, как и Христофор. На какой-то миг она опустила взгляд в землю, затем поглядела Петру прямо в глаза и шагнула навстречу ему. Раздался тихий ропот. Христофор взглянул на Клемитиуса. Тот облизнул пухлые губы.

Провинившаяся женщина-ангел стояла перед Петром и пристально смотрела ему в глаза: непокорная, напуганная и бессильная, словно уже переставшая быть высшим существом. Петр положил руку ей на плечо и пару секунд смотрел на нее, а затем отвернулся и обратился к толпе:

— Эстель, ты была ангелом-хранителем более десяти тысяч лет. Ты была другом многих и спасительницей еще большего числа своих подопечных.

Христофор подумал, что после таких слов более всего можно было бы ожидать теплых приветственных аплодисментов и какой-то награды типа «Ангел тысячелетия», после которой должна последовать смущенная, радостная речь виновницы торжества, а вместо этого неизбежно последует ритуальное унижение и ссылка.

Петр снова посмотрел в глаза Эстель:

— Все, что ты делала, вся твоя верная служба и все проявления твоей преданности отныне обращаются в ничто…

— Что она натворила? — прошептала Джули.

— Ш-ш-ш, — предостерегающе поднес палец к губам Клемитиус, а потом спросил шепотом: — Ну разве у Петра не изумительно получается?

— Что получается? И вообще, что происходит? — спросил Габриель.

— Она изгоняется за то, что нарушила правила, — произнес Клемитиус, глядя во все глаза на Петра. Затем он слегка приподнялся на носках и начал потихоньку раскачиваться взад и вперед.

— Тебе есть что сказать? — спросил Петр.

Эстель отрицательно мотнула головой, продолжая смотреть в глаза Петру. Словно упорствуя и настаивая на своем. Однако потом она, кажется, передумала.

— Да, есть, — сказала она еле слышно.

Петр нежно положил руки ей на плечи и стал ждать.

— То, что я сделала, — проговорила она нерешительно, — я сделала во имя любви.

Клемитиус проворчал что-то осуждающее; несколько других ангелов зашушукались. Петр лишь посмотрел ей в глаза и тихо сказал:

— Но не во имя любви к Богу.

Эстель как-то поникла, ссутулилась, но Петр еще пару секунд не отпускал ее, а потом кивнул и убрал руки. Когда он это сделал, она побледнела. Все краски, как ее собственные, так и подаренные лучами вечно сентябрьского солнца, казалось, сошли с ее лица. Она медленно отвернулась от Петра и обратилась к спокойной темной глади озера, на берегу которого стояли здания их поселения, и пошла к воде. Все смотрели на нее, не отрывая глаз.

— Она еще может оправдаться? — спросила Джули.

— О нет, с ней все уже решено, — сказал Клемитиус.

— Что в этом озере? — спросил Габриель.

— Готов спорить, что крокодилы, — предположил Кевин. Члены их группы, все как один, повернулись в его сторону. Он пожал плечами. — Ну, если бы это было мое озеро, то в нем плавали бы крокодилы.

— Нет там крокодилов, — раздраженно отозвался Клемитиус.

Изгнанная женщина-ангел дошла до озера и, повернувшись вполоборота, подняла руку, словно собираясь помахать на прощание, но затем передумала и уронила руку. Она помедлила еще миг, после чего шагнула в черную воду. Она шла, не останавливаясь и все глубже погружаясь в озеро; тем временем небо потемнело, задул ветерок и поднял легкую рябь. Вскоре вода уже доходила ей до плеч. Тут она снова оглянулась. Ее лицо стало совсем белым.

Христофор шевельнул рукой, чтобы махнуть на прощание, но движение это осталось незаконченным, и он снова прижал руку к боку. Все это время он пристально вглядывался в ее лицо, надеясь увидеть на нем умиротворение, и ему казалось, что он видит. Еще несколько шагов, и она скрылась под водой. Ветер тотчас прекратился, тучи развеялись, озерная гладь снова стала зеркальной.

Над поляной висела тишина. Петр неподвижно стоял в центре, его плечи поникли. Кажется, он даже вздохнул. Затем он развернулся, медленно пошел обратно тем же путем, которым пришел, и скрылся в здании. Мгновение спустя ангелы начали уводить свои группы. Джули повернулась к Христофору:

— Что она сделала?

— Не знаю, — ответил Христофор.

— Но вы должны знать.

— Она послала по электронной почте письмо, — произнес Клемитиус, не глядя ни на кого конкретно.

— Что?

— Она была ангелом-хранителем, как и Христофор в нашей группе, и начала слишком сильно переживать за своих пациентов. Очень непрофессионально.

— Кому она послала письмо?

— Дочери одной женщины из ее группы. Девочка была в полном отчаянии оттого, что потеряла мать. Прямо-таки обезумела от горя. Эстель чувствовала, что она на грани самоубийства. И стала затрачивать больше сил, оберегая это дитя, чем…

— Дитя? — переспросила Ивонна.

— Да, ей, кажется, лет четырнадцать, и они с матерью были очень близки, но я думаю, с девочкой ничего бы не случилось. Я хочу сказать, что если уж не мы станем верить и надеяться, то кто же тогда? Ведь так? — И он улыбнулся этой своей шутке.

— И о чем говорилось в письме?

— Там говорилось: «Успокойся, Диди, и знай, что я тебя люблю, сделай так, чтобы я могла гордиться тобой». А только мать называла ее Диди. Чудовищная безответственность.

— Откуда ты обо всем этом знаешь? — спросил Христофор.