Связь времен. Записки благодарного. В Новом Свете - Игорь Ефимов

Мотор снова заурчал, кабина стала теплеть. Джим пробовал сжимать и разжимать закоченевшие пальцы, поглаживал свой бесценный жилет. Потом произнёс в задумчивости, глядя на снег, летящий в свете фар.

— Я просто не могу вообразить, что же нам поднесёт сам Аллегенский хребет.

Аллегенские горы обошлись с нами милостиво. Переночевав в заснеженном пенсильванском мотеле, мы спокойно перевалили их на следующий день под слепящим солнцем, пересекли легендарную реку Делавер (о, Фенимор Купер и его индейцы!), въехали в штат Нью-Джерси и, поплутав часа два по минотавровому лабиринту слившихся друг с другом городков графства Берген, отыскали нужный нам «Лес Ангела» — то есть Энгелвуд.

Дом Подгурских имел две спальни, гостиную, кухню и столовую на первом этаже, застеклённую террасу, а также две маленькие спальни и небольшую комнату на втором этаже. Плюс большой подвал, которому предстояло стать книжным складом, упаковочной и бескрайним царством приключений для двух наших кошек — мамаши Смоки и её огромного сыночка по имени Кузя. (Если отец Кузи был таких же размеров и свирепости, каким вырос сынок, следовало признать, что Смоки была довольно бесстрашной в своих любовных приключениях.)

На следующий день из Нью-Йорка приехал на автобусе Довлатов, чтобы помочь нам разгрузиться. Таская в подвал ящики с книгами, он впервые имел возможность убедиться в том, что труд грузчика заполняет изрядную часть рабочего времени маленького издателя.

— Где принцип разделения труда? — пыхтел он, взваливая на плечо очередной ящик с собственным «Заповедником». Мы объяснили ему, что выживаем только за счёт того, что отбросили мечту о разделении труда и сумели овладеть — и не брезговать — всеми необходимыми профессиями: бухгалтера, фотографа, корректора, электрика, упаковщика, рекламного агента, переводчика и даже адвоката.

Через месяц Лена доставила на самолёте Олимпиаду Николаевну. Перелёт так напугал девяностопятилетнюю старуху, что она стала заговариваться. Спрашивала, далеко ли немцы, просила «не оставлять её на поругание». Уверяла, что за окнами бродят финны и светят внутрь дома фонариками. «Что? Говорите, войны нет? Всё спокойно? Значит, можно смело садиться в кресло? А где мой банан?»

Завершился переезд только весной, когда мы с Леной перевезли книги «Эрмитажа» из арендованного склада в Мичигане в арендованный склад в Нью-Джерси. Шестьдесят изданных к тому времени книг заполняли примерно двести пятьдесят ящиков по двадцать килограмм каждый. Под пятитонной тяжестью колёса арендованного фургона неестественно выгнулись наружу. Пришлось пуститься на новый расход и отправить несколько десятков ящиков по почте. И всё равно, развал колёс под кузовом выглядел так угрожающе, что водители обгонявших грузовиков тревожно сигналили и пальцами показывали мне на перекос. Я только кивал в ответ, улыбался, пожимал плечами. Мол, да, знаю, будь что будет.

Колёса выдержали, но в какой-то момент на подъезде к Делаверу опять кончился бензин. Добрый полицейский посадил меня в свою машину, доставил к заправочной, привёз обратно с полной канистрой. Но мой детективный мозг, нервно реагирующий на совпадения, немедленно впился в происшествие: случайность или злой умысел? Оба раза беда случилась с грузовиками, арендованными в энн-арборовском отделении знаменитой фирмы U-Haul. Оба раза стрелка показывала, что бак ещё заполнен на четверть объёма. То есть, что в нём ещё должно было быть около восьми галлонов бензина. Могло это бьггь подстроено ради какой-то неведомой выгоды?

«Так-так, размотаем клубочек... Клиент обязан возвращать грузовик с полным баком. И следующий клиент первым делом смотрит на указатель — полон ли бак?

Теперь представим, что я, владелец конторы, незаметно изменил регулировку указателя так, что он “ошибается” на четверть. В этом случае я смогу из возвращённого грузовика отсосать восемь галлонов, а стрелка всё равно будет показывать полный бак. Восемь галлонов бесплатного бензина с каждого сданного грузовика — неплохой навар для владельца!»

С американским жульничеством мы были уже знакомы не только по рассказам Марка Твена и О’Генри, но и по собственному горькому опыту. Фильмы, книги, судебная хроника были заполнены историями о неправдоподобно талантливых афёрах. Остапу Бендеру пришлось бы здесь конкурировать с гениями посильнее Корейко. С другой стороны, я старался одёргивать себя, не давать привычной советской подозрительности перерасти в паранойю. И всё же: как же могло случиться, что в своём автомобиле за тридцать лет вождения в Америке я ни разу не зазевался, ни разу не остался с пустым баком на обочине? А случилось это два раза, один за другим, с арендованными грузовиками? Ох, совпадения, совпадения...

Дом наш располагался в пятнадцати минутах езды от моста Джорджа Вашингтона. Пересечь Гудзон и въехать в Нью-Йорк тогда стоило всего два доллара. (Через двадцать лет цена поднимется до шести.) Навещая друзей, живших в Манхэттене, мы должны были запастись ещё деньгами на парковку автомобиля. Но здесь мы отказывались экономить и скоро проложили дорогу к дюжине адресов, где нам были рады, где компании русских «словопоклонников» готовы были так же страстно обсуждать любые абстрактные темы, как они это делали когда-то раньше, в своих московских и ленинградских кухоньках.

Одна проблема всплывала тогда в разговорах довольно часто: как помочь друзьям, застрявшим «в отказе». По долетавшим сведениям, положение их было нелёгким. Оставшись без нормальной работы, они пробавлялись всякими ремёслами: кто-то научился делать рамки Для картин и фотографий, кто-то вязал шапки и кофты, кто-то занимался репетиторством или даже писал кандидатские диссертации для номенклатурщиков, делавших карьеру. Одно из писем от отказников мы переслали в «Новое русское слово», и газета напечатала его:

«Милые друзья! Ваше письмо “благодарения” Америке часто вспоминаем. Вот и вчера, когда в придачу к капусте с картошкой пропала в магазинах манная крупа, дважды пришлось бегать за хлебом, и в трёх магазинах не оказалось молока, когда лопнул кран, четырежды чинённый в ноябре по три рубля за раз, и перегорела предпоследняя люстра в доме (электрики выродились как класс), я завыла в голос ночью на кухне, чуть не разбудив своих психопатов, и попыталась представить себе ваш мир, но не могу! Ничего другого, кроме этого дерьма, в котором мы живём, я представить уже не могу! Не хватает ни сил, ни нервов. Всё, всё, всё время отнимает быт: готовка, стирка, погоня за самыми элементарными яблоками для детей, гулянье, кормленье и т.д. У меня нет ни минуты ни на что, кроме хозяйства, которое в загоне, дом рушится, детям тоскливо... Сейчас это уже, кажется, навсегда, и не похоже, что удастся выбраться».

В моих архивах сохранились копии писем, которые я рассылал в американские журналы и газеты, конгрессменам и профессорам, призывая их включиться в кампанию давления на советские власти — «Отпусти народ Мой!». Иногда удавалось отправить какие-то вещи или альбомы для продажи в России со славистами и студентами, ездившими туда по научному обмену. Также я взял за правило посылать друзьям Грибановым, сидевшим в отказе в Москве, хотя бы раз в месяц открытки с короткими описаниями нашего житья-бытья на новом месте. Помещалось всего двенадцать машинописных строк, и это заставляло выработать жанр суперкороткого рассказа. Конечно, острых тем касаться было нельзя — только бытовые зарисовки, чтобы они видели: мы помним о них. Приведу здесь некоторые из них.