Нубийский принц - Хуан Бонилья

— Подожди, — одернул его я, — я и сам могу сочинить немало таких историй и не слишком сильно погрешить против истины.

Пущенная мной стрела угодила в цель: я сумел задеть профессиональную гордость журналиста, который ни за что на свете не посмел бы вставить в статью хоть один вымышленный факт. Смутившись, НБА пустился в рассуждения о том, что нелегальная иммиграция — чума нашего времени, дополняя философские построения целой россыпью цифр: по всей стране насчитывается тридцать тысяч иммигрантов, за год их количество увеличилось на двадцать три процента, меры, которые принимает полиция, позволяют бороться только с самими нелегалами, а против мафии они не действуют. Репортеру так хотелось произвести на меня впечатление, что он не замечал ни моей усталости, ни отвращения, которое у меня вызывают холодные цифры и позаимствованные из гражданского катехизиса банальности, не дающие ни малейшего представления о масштабах стоящей за ними трагедии. Я вспомнил, в чем состоит мое предназначение: спасать человеческие жизни, выставлять на торги истинную красоту, извлеченную из самых мрачных нор бытия. Пришло время свернуть белый флаг, который я выбросил полчаса назад, вырыть из земли свой талант и снова стать охотником.

— Ты не мог бы отвезти меня в отель? — спросил я у репортера. Этот кретин решил было, что я предлагаю ему что-то неприличное. На прощание он дал мне свою визитку, и я обещал позвонить, если понадобится.

Я не сомневался, что Ирене и Лусмила как раз изучают анатомию Бу, и потому предстал перед дверями албанки не без внутренней дрожи. Каково же было мое удивление, когда в номере не оказалось никакого нубийца. Как выяснилось, он извинился перед Лусмилой через Человека Со Шрамом и просил передать, что он слишком устал и не готов к серьезному разговору. Разочарованные девицы, у которых, по словам Ирене, даже кончики пальцев чесались от желания прикоснуться к нубийскому божеству, отправились опустошать мини-бар. Магический реализм по-африкански, подумал я, а вслух спросил у Лусмилы, что она собирается делать дальше.

— Он придет завтра утром, когда как следует выспится.

Лусмила ошибалась. Нубиец не пришел ни утром, ни вечером, а между тем Докторша, разочарованная неудачей своих лучших охотников, уже начинала потихоньку терять терпение и даже предложила прислать подкрепление, на что я, набравшись наглости, попросил парочку военных вертолетов.

По-моему, он очень ранимый, — заявила Ирене, давно уже чувствовавшая себя в номере Лусмилы как дома.

— Не надейся, что у твоих клиентов будут такие же тела, как у Бу, — парировал я, и Лусмила возмущенно фыркнула. Потом она подошла ко мне и с чувственной дрожью в голосе прошептала на ухо:

— Хочешь, мы вызовем твою мать?

Я, как ни пытался, не смог скрыть изумления. Такими вещами не шутят, и албанка сумела вывести меня из равновесия, уж это она умела, как никто другой. Она взяла меня за руку и спокойно выдержала мой взгляд, который должен был испепелить ее, но на деле оказался чуть теплым. Ирене перестала обращать на нас внимание, свернулась клубочком на кровати, прикрыв лицо рукой от света, опустила веки и затихла. Лусмила продолжала:

— У меня есть доска. Мы можем позвать твою маму и спросить, где она сейчас и как ей там, у меня хорошо получается, всегда приходят нужные покойники, и злые духи не мешают.

Она отпустила мою руку и принялась копаться в чемодане в поисках доски для вызова духов, двигаясь, словно робот, который был создан другим роботом и подчиняется не человеку, а самому себе. Отыскав доску, Лусмила положила ее на пол, уселась рядом и предложила мне присоединиться. Возможно оттого, что во мне самом было немало от робота, созданного другим роботом, я решил принять участие в этом фарсе, подыграть своей вечной сопернице по олимпийской гонке, показать ей, что моя внутренняя крепость выстоит, несмотря на все ее ухищрения, какими бы коварными и нелепыми они ни были. Ирене попросила меня немного убавить свет, я повернул тумблер, и в комнате воцарился мягкий кремовый полумрак. Ирене поблагодарила меня, убрав руку с лица. Я уселся рядом с Лусмилой перед доской, на которой были в круг написаны все буквы алфавита. Она поставила в центр кубик и попросила меня положить на него кончик пальца и держать, пока кубик не начнет двигаться. Неужели это и вправду могло произойти? Я спросил у Лусмилы, когда она открыла в себе способности медиума, и та призналась, что совсем недавно. Ей хотелось пообщаться с какой-нибудь знаменитостью, исторической личностью.

— Как-то раз я вызвала Фиделя Кастро.

А вы смогли бы сдержать смех в такой ситуации?

— Можешь смеяться сколько угодно, но это правда. Он сказал мне, что умер еще в шестидесятом. Его убили на следующий год после прихода к власти. Американцы нашли двойника и всячески его поддерживают, чтобы кубинцы сами попросили у них защиты от кровавого монстра.

— Скорее всего, это был вовсе не Фидель, — предположил я, — а какой-нибудь юморист-неудачник, который решил после смерти отомстить всему миру, издеваясь над медиумами.

— Думай как хочешь. Только, пожалуйста, посерьезнее, а то твоя мама не придет.

Я никогда не участвовал в спиритических сеансах, хотя в подростковом возрасте у меня, как полагается, был период увлечения духами (в те времена я просыпался со словами “Мойсес Фруассар Кальдерон, Ла-Флорида, 15-Б, охотник за привидениями”). С парочкой таких же, как я, малолетних кретинов мы совершали ночные вылазки в заброшенные дома, оставляли в них магнитофоны с пустыми кассетами, а потом запирались у кого-нибудь в комнате и жадно слушали, тщетно пытаясь угадать в монотонном писке плохо настроенного передатчика голоса из другого мира. Время от времени нам удавалось уловить более-менее отчетливый звук, который мы немедленно объявляли каким-нибудь словом. Больше всего нас пугали детские голоса, произносившие бессмысленные фразы (холодно, иди ко мне, мамочка, или что-то в этом роде). Правда, куда чаще нам удавалось записать кошачье мяуканье, шуршание пробежавшей поблизости от микрофона крысы или завывание ветра среди старых стен. Но на полноценный спиритический сеанс я прежде не отваживался. И вот теперь Лусмила пыталась расслышать в бездонном потустороннем пространстве слабый голос моей матери. Когда она попросила духа проявить себя, я был готов расхохотаться, и расхохотался бы, но тут кубик начал вращаться как безумный, перекатываясь от одной буквы к другой. Я отдернул руку, словно от укуса или удара током (вернее всего будет сказать: так, словно меня укусила злобная тварь с электрическими клыками). Кубик метался по кругу, и буквы складывались в слова: я здесь, сынок.

Нервно сглотнув, я покосился на Лусмилу, но она не отрываясь смотрела на кубик, замерший перед буквой О, словно не могла решить, вернуть его на место или дать покойнику высказаться. У меня заныло в животе, правый висок сверлил чей-то взгляд. Казалось, что глаза вот-вот выскочат из орбит. По телу пробегала дрожь. Лусмила прошептала:

— Спроси что-нибудь.

Я посмотрел ей в глаза, ожидая увидеть в них торжество, злую насмешку, презрение к ничтожеству, позволившему обвести себя вокруг пальца. Ничего подобного. Лусмила была напугана, словно не ожидала, что в ее загробные игры вмешается настоящий мертвец. Я не мог произнести ни звука. Побоявшись обидеть духа долгим молчанием, Лусмила принялась перекатывать кубик кончиком пальца, составляя вопрос: кто ты? Потом она подвинула кубик на середину, и он снова стал двигаться сам по себе. Ответ не заставил себя ждать: