Алая заря - Саша Штольц

Только оказавшись у дома, она осознала, что натворила. Она даже не оглянулась, чтобы посмотреть на его ошалелое выражение лица.

Что это?.. Что на нее нашло?

Если бы мама не вышла в коридор, чтобы спросить, все ли нормально, Соня, должно быть, бежала бы уже обратно, надеясь на то, что Степа еще не уехал.

Какая же она идиотка!

Он же ей предложение сделал, а она на ровном месте устроила скандал!

Они почти никогда не ссорились — наругались в детстве на годы вперед, как говорили их мамы. Да и не то чтобы у них было много времени на подобные глупости. С армией, учебой и работой они виделись раз или два в неделю — в этом, как Соне думалось, и крылся секрет их долгих отношений.

А Степкино курево — ну такая ерунда! Неприятная, конечно, но ведь приходить с будущим мужем к соглашению было необходимо для счастливого брака. И Степа правда сказал: нельзя, чтобы только ей хорошо и удобно было…

Подумав об этом, Соня неосознанно заскрипела зубами. Затем вздрогнула, ощутив, как они ноют, потрогала клыки пальцами и напоролась на острые края.

Порезы затянулись на глазах — сидя на кухне с выключенным светом Соня отрешенно наблюдала за этим и покрывалась холодными мурашками. В тускловатом свете далеких фонарей за окном она видела поразительно хорошо.

Внутри нее чудовище. Этому чудовищу не нравится ее обычная жизнь, и оно заставляет ее испытывать то, что было ей совершенно несвойственно. Недовольство — не собой — другими. Эгоизм. Вспыльчивость. И жгучую злобу.

Соня теперь нисколько не сомневалась в том, что не один лишь голод заставлял вампиров использовать свои зубы по назначению.

Шея у Степы была надежно спрятана за воротником его куртки, но Соне бы он доверился. А она обязательно снова спросила бы его, будет ли он курить при ней дальше. Он бы ответил, что да, потому что ей отойти проще, чем ему бросить курить. А Соня в ответ на это прокусила бы ему сонную артерию.

Закрыв лицо ладонями, она судорожно выдохнула.

Может, и к лучшему, что они повздорили. Не бывать их свадьбе в ближайшем будущем.

А дальше Соня заглядывать страшилась даже больше, чем саму себя.

Глава четырнадцатая, в которой где нет страха — там есть слабость

Соня не очень стойко, но старательно выдерживала волчьи взгляды уставившихся на нее учеников и окончательно признавала одну простую истину: с этим классом по-хорошему — как надо — у нее ничего не выйдет.

— Вы обещали, что те, кто сдадут листки, получат тройки.

Коля Тихорецкий размахивал листком так активно, что будь он потяжелее, может быть, полетел бы прямо в Соню — почти случайно, но как бы и нарочно.

— Да, — подтвердила она.

— У меня два!

Арсений Пономарев с неприязнью смял свою работу и выдавил:

— И у меня.

— Да у всех, кто писал, два!

Даша Корчагина с видимым превосходством откинулась на стуле и оглянулась на парней.

— Ну, допустим, не у всех. У меня три.

Соня не видела тут повода для гордости. Хотя, конечно же, по сравнению с остальной частью класса, Корчагина отличилась: она умудрилась случайно написать одно предложение правильно, а в честь такого и тройки было не жалко.

— Я говорила, что вы не получите двойки, если сдадите листки хоть с чем-нибудь, — напомнила Соня.

Миша Воронин ткнул пальцем в свой и завопил:

— У меня тут имя, фамилия и класс! Че вам еще надо было?

Соня сложила перед лицом руки, чтобы унять волнение.

Все нормально. Не разорвут же ее школьники на куски.

Это она и сама могла с ними сделать. Это у нее здесь была безграничная власть.

Соня стиснула пальцы так, что костяшки от напряжения побелели.

— Аня Терентьева нарисовала красивые узоры и написала несколько слов на английском, — ровным голосом пояснила она.

Светловолосая девушка подняла голову, услышав свое имя.

— Но у меня все равно два.

— И пять за рисунки. А вместе получится тройка в журнал.

Часть класса возмущенно загудела. Рисунки нарисовали всего семь человек, а большинство не посчитало, что сдавать пустой лист — это неуважительно. Впрочем, не с этими учениками говорить про уважение…

— Софья Николаевна, так дела не делаются! — воскликнул Воронин.

— Конечно, не делаются. Вы решили, что сюда можно приходить и вести себя так, будто от вас совсем ничего не требуется.

— Именно так мы и решили, — ответил Дима Корешков, недобро глядя на нее из-под низко нависших бровей.

— Ну и продолжайте в том же духе, — заявила Соня. — Можете не приходить на мои уроки вообще, только сообщите мне об этом заранее — я выставлю четвертные и годовые сразу. Мне совершенно не интересно иметь дело со сбежавшими из зоопарка детьми, не знающими ни уважения, ни правил поведения в обществе. С вашим воспитанием не справились ни родители, ни другие опекуны, ни опытные учителя, а я тем более ничего не добьюсь. Поэтому просто уходите, если не желаете работать сообща. Я не хочу и не буду стараться ради тех, кто не готов идти мне навстречу.

Стоило только начать — и остановить этот словесный поток стало невозможно.

Это наверняка не она говорила, Соня была в этом уверена. Это говорило чудовище внутри, которое, в отличие от нее, страха не знало. Да и разумности и справедливости, по всей видимости, тоже.

Девятиклассники выглядели настороженно-растерянными.

— Учителям не положено так говорить, — заметила Катя Скворцова.

— Ученикам не положено издеваться над учителем.

— Да мы же любя, — растерянно сказала Кристина Мамаева.

— Софья Николаевна, вы бы язык-то за зубами придержали, — предупредительно цокнул языком Корешков. — Не то работы лишитесь.

От угрозы у Сони засосало под ложечкой.

Она теперь знала, кто у Корешкова отец. Если он прислушается к сыну, то о работе в этой школе придется забыть. Вероятно, на преподавании вообще можно будет поставить крест. Ее выгонят из комсомола. Ее никогда не выпустят из страны. Она никогда не увидит Биг Бен.

Соня сглотнула ком в горле, но все равно продолжила:

— Зови отца в любое удобное ему время, если ты считаешь, что пользоваться его авторитетом, чтобы избавиться от какой-то там училки английского — это еще недостаточно низко для тебя.

На лице Корешкова не дрогнул ни один мускул, но он приподнял голову и с такого ракурса вдруг резко перестал выглядеть пугающе.

Его товарищи со всей внимательностью косились то на него, то на Соню, но он так